Прощай, печаль - [33]

Шрифт
Интервал

Наверное, свыкнуться с мыслью о собственной смерти, о черном хаосе, о поджидающей вас «пустоте» можно лишь тогда, когда представишь себя любимым, достойным сострадания, знаменитым и оплакиваемым. Кем-то, кто был уважаем, что-то значил или выглядел значимым в чьих-то глазах. Но если человек был номером из безымянного списка, неизвестным, тенью, которая не могла ни на кого произвести впечатления, которая никогда не могла заставить быстрее биться сердце другого, которая ни у кого не оставила нежного или горького воспоминания о себе, то эта анонимность, непереносимая еще при жизни, заканчивается в общей могиле – гигантской общей могиле обычных людей, обреченных на забвение, неинтересных, ничего собой не представляющих; и вот тогда-то смерть становится не просто невыносимой, а еще и унизительной. Последнее унижение…Смерть казалась Матье невыносимой в течение всего дня, не только потому, что он увидел себя в образе человека довольно заурядного, но, скорее, потому, что никто не смотрел на него как на существо родное и необходимое. По прошествии десяти лет никто, кроме Матильды, не мог засвидетельствовать, до какой степени Матье был привлекательным, до какой степени он привлекателен сейчас и как она будет скорбеть о нем. Как будет следовать за ним в последние месяцы его жизни, шаг за шагом, будет заботиться о нем, утешать его, радовать его, будет, независимо от его состояния, обращаться с ним как с «Любовником с большой буквы», блистательным и широкоплечим, победительным, мужественным и в то же время юным, как тот Матье, которого она любила эти несколько месяцев – если не его самого, то эту любовь к нему.

Получалось, будто весь максимализм его юности, который мало-помалу подавлялся, уничтожался, во всяком случае, сводился к минимуму самим ходом повседневной жизни, возродился с ревом и криком в тот самый момент, когда стало ясно, что смерть близка. И то, что было терпимо при жизни, обернувшейся долгим разочарованием для излишне сентиментальных людей, свелось к единственному реальному крику, звучащему от рождения до смерти. Тем не менее крик в прямом смысле стихает и, к счастью, в момент смерти, и, к счастью, в больницах, где человек одурманен таблетками. Доказательством является то, что теперь редко повторяют последние слова, прекрасные слова, остроты умирающих, которые когда-то волновали и очаровывали оставшихся в живых.

– А он не появится, этот твой… твой англичанин? – осторожно спросил Матье, обретший наконец почву под ногами.

Тут легкая улыбка осветила губы Матильды, и впервые за весь день он ощутил, что может быть кому-то приятен.

– Понедельники и вторники он проводит в Лондоне.

– И ты полагаешь, что он позволит тебе заниматься мною и утешать меня?

– Полагаю, что да, безусловно. Я ведь тебя любила, ты меня любил, мы достаточно долго любили, чтобы не покидать друг друга теперь, – проговорила Матильда, бередя рукой шевелюру Матье с доверчивостью, особенно трогательной оттого, что не она, а он подумал, что теперь он полностью вверялся ей, именно он надеялся на нее и тем самым, возможно, портил ей жизнь.

О, как ему повезло, что он опять встретился с Матильдой! У него было так тревожно на душе, он сомневался в ней, в столь нежданной любви, ворвавшейся в его дурацкую жизнь… Вот опять у него слезы на глазах, но на этот раз он действительно попробовал сдержаться. Однако, не говоря ни слова, Матильда сама их утерла рукавом домашнего платья, и выглядело это до того естественно, будто она ежедневно только тем и занималась, что утирала слезы благодарности сорокалетнему мужчине, игроку в регби, воплощению мужественности, которому через шесть месяцев предстоит умереть.

Для дивана Матильды Матье оказался слишком крупным. Он вынужден был подогнуть колени, а поскольку на плече у него лежала голова Матильды, он оказался в неловком положении, по телу его пробежали судороги, которые мало-помалу перешли во вполне отчетливое физическое влечение. И, болтая о всякой всячине, они направились в спальню Матильды.

Он проследовал за ней или первым вошел в комнату, погруженную в полумрак, где на ковре горела лампа, излучающая теплый свет, как в их квартире десять лет назад. И он разделся – быстро, как делал это тогда, – в ванной, оборудованной по-современному, более практичной, но зато менее изысканной, чем прежняя. Парфюмерия и косметика в избытке, засушенные цветы, мохнатые салфеточки, разбросанные тут и там, картинки, полосатые халаты, которые Матье тотчас же мысленно обозвал бесполыми. Он так же быстро вылез из-под душа, как и встал под него, задел что-то по дороге, ибо тут было теснее, чем на рю де Бельшасс. Тут, на этой самой рю де Турнон, везде было теснее, чем в «их» квартире. Не менее изысканно или не менее соблазнительно, просто все здесь было уже, чем там. В распахнутом стенном шкафу Матильды он поискал домашний халат – обычно она там их развешивала, – но не нашел. Висел только один, на стенном крючке, со следами косметики на воротнике. Стало ясно, что мужской халат забрал с собой англичанин, и это доказывало, что Матильда говорила правду: жила она только с ним. Цинично-внимательная, она больше не держала у себя халатов и зубных щеток для новых, неожиданных любовников. Этот англичанин сделал невозможным их появление, точно так же, как Матье в прошлом, в разгар их связи, на пике чувственности, делал подобное невообразимым. Так продолжалось год; благословенный год, пробудившийся сейчас эхом счастливых воспоминаний, нежной слаженностью, теплой шелковистостью шеи Матильды, готовой в любую секунду принять лоб Матье, воротом халата, слегка запачканным пудрой, запачканным, как жизнь Матильды, как его собственная жизнь, отмеченная на протяжении всего этого дня предстоящей смертью и отсутствием крика, всякого крика, а также отказом признать неизбежность скорой смерти человеком, бросающим вызов Богу и врачам, человеком, склонившимся над картой и изучающим маршрут полета в Манилу, где можно было бы поискать какого-нибудь факира, кого-нибудь, кто просто-напросто отвел бы от него смерть. Никто не трезвонит во весь голос о надвигающейся смерти; но, быть может, он первый, кто принимает ее как факт и кто объявляет о ней как о неизбежном? Кто же осмелится, кто посмеет (за исключением набитого дурака Гобера) опровергать случившееся?


Еще от автора Франсуаза Саган
Здравствуй, грусть

Томимые жаждой настоящего чувства, герои Франсуазы Саган переживают минуты волшебного озарения и щемящей боли, обольщаются, разочаровываются, сомневаются и… верят безоглядно.


Немного солнца в холодной воде

Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.


Смятая постель

Там, где бушуют настоящие страсти, нет места ничтожным страстишкам. Противостоять большой любви почти невозможно, когда на твоем пути встречается кто-то единственный и неповторимый. И ради настоящего счастья можно пройти и через тяжкие муки.


Смутная улыбка

Герои романов Франсуазы Саган, потомки Адама и Евы, как и все смертные, обречены, любить и страдать, ибо нет и, наверное, не было на Земле человека, насладившегося любовью сполна...


Женщина в гриме

В романе Франсуазы Саган «Женщина в гриме» снова рассказывается о любви. О любви, в начале которой ни Он, ни Она не знают, к чему приведет их встреча. Быть может, к недолгой и неудачной связи, быть может, к порыву страсти, не оставляющей ничего, кроме стыда. Но уже невозможно отвести глаза друг от друга и страшно упустить возможность радостного сосуществования, наполненного светом и нежностью.На русском языке роман публикуется впервые.


Ангел-хранитель

Любовь — чувство загадочное. Никто не знает, как она приходит, как уходит. Герои романа Франсуазы Саган не задумывались о природе подлинных чувств. И только роковое стечение обстоятельств вынуждает их по — новому взглянуть на своих возлюбленных, жен и друзей, на свое прошлое и настоящее.


Рекомендуем почитать
Шлимазл

История дантиста Бориса Элькина, вступившего по неосторожности на путь скитаний. Побег в эмиграцию в надежде оборачивается длинной чередой встреч с бывшими друзьями вдоволь насытившихся хлебом чужой земли. Ностальгия настигает его в Америке и больше уже никогда не расстается с ним. Извечная тоска по родине как еще одно из испытаний, которые предстоит вынести герою. Подобно ветхозаветному Иову, он не только жаждет быть услышанным Богом, но и предъявляет ему счет на страдания пережитые им самим и теми, кто ему близок.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Синяки на душе

Любовь – это лабиринт, за каждым поворотом которого открываются манящие дали. И в этом лабиринте хорошо двум влюбленным сердцам. Но когда в закоулки любви проникает третий, он или разрушает иллюзии, или навсегда соединяет двух людей, созданных друг для друга.Там, где бушуют настоящие страсти, нет места ничтожным страстишкам – об этом романы замечательной французской писательницы Франсуазы Саган.


Сигнал к капитуляции

Любви в шалаше не бывает – есть лишь мечта о ней, и, возможно, этой мечте не стоит воплощаться. В классическом романе Франсуазы Саган «Сигнал к капитуляции» воплощенная мечта, как бы пленительна ни была, обречена с первого мгновения – и, тем не менее, прекрасна.«Неверность – это когда тебе нечего сказать мужу, потому что все уже сказано другому».


Любите ли вы Брамса?

Обреченная любовь пылкого и взбалмошного юноши и зрелой женщины, измученной равнодушием и изменами любовника, камерный танец двух пар на долгом и порою грустном пути в вечность – в романе классика французской литературы Франсуазы Саган «Любите ли вы Брамса?».


Рыбья кровь

Творческий, тонко чувствующий человек сталкивается с машиной нечеловеческого бытия в оккупированной Франции, пытается быть порядочным, ищет выход, не находит и в итоге принимает единственно правильные, пусть и страшные решения – в поразительном романе современного классика Франсуазы Саган «Рыбья кровь».Счастье мимолетно и лживо. Вечной бывает только печаль.