Прощай, молодость! - [64]

– Теперь, двинули к тебе!

– Почему ко мне?!

– Твоя комната ближе!

– А-а. Логично!

Комната Длинна, действительно, была ближе. Она была настолько близко, что Кренн даже хотел сгоряча снова сбегать в бар, обменять бутылки – выяснилось, что в суете он взял вместо пива вино, да еще разных сортов. Длинн удержал его.

– Коктейль смешаем, – сказал он и облизнулся. – Давно я коктейлю не пил.

Длинну нравились коктейли. Правда, этот сорт выпивки моментально вгонял, и без того не слишком жизнерадостного черта, в глубочайшую меланхолию, поэтому Длинн редко позволял себе такое удовольствие. Только по особым, так сказать случаям. Но разве назначение на полевую практику не тот самый, особый, случай?

– Коктейль? – Кренн с сомнением посмотрел на выстроенные на столе бутылки, на хозяина… Тот уже достал высокие фужеры и рылся по шкафчикам, в поисках соломинок. – Ладно, пусть будет коктейль! А я, пока ты выпивку замутишь, книжку почитаю. Посмотрю, чем нас эта Сельна порадует.

Он развалился на диване, пристроив на животе большой фолиант в переплете из бледно-розовой ящеричной кожи и начал аккуратно листать.

– Текиллы бы сюда добавить, в самый раз было бы, – через некоторое время посетовал Длинн.

– Так добавь, – равнодушно откликнулся Кренн, переворачивая очередную страницу.

– У меня нету.

– Спирта плесни. Спирт у тебя найдется?

– А как же! – Длинн открыл узкий шкафчик над раковиной, небрежно отодвинул пузырьки с этикетками «Огуречный лосьон» и «Ментоловый освежитель», и достал из глубины «Полоскание для рта».

– Это спирт? – заинтересовался Кренн, отвлекаясь от книги. – А почему он розовый?

– Я туда клюквенного сока добавил. Для коктейля подойдет. Хотя, текилла была бы лучше, – Длинн плеснул немного спирта в фужер, добавил вина из одной бутылки, из второй… Понюхал и бросил кубик льда. – Но так тоже неплохо получится.

Коктейль был готов – в фужерах тихо пузырилась странного цвета жидкость. Длинн опустил соломинки и помешал. Сделал глоток, кивнул удовлетворенно и только после этого подал фужер Кренну.

Подождал, пока тот попробует, сдержанно поинтересовался:

– Ну, как?

– У тебя всегда отлично, – заверил его Кренн, не поднимая головы.

– Я про книгу. Что-нибудь любопытное есть?

– Мне нравится, – немного невпопад сказал Кренн. – Много картинок и к ним короткие подписи. Очень красиво и все понятно.

– Я имею в виду, по делу. Что у них там за грехи идет?

– А, ты об этом. Заповедей много, сто семьдесят четыре, но в целом, ничего особенного. Стандартный набор. Не убивай, не лги и так далее… Воровство ослов, кстати, тоже не поощряется. И насчет женщин – рекомендуется аккуратность.

– Как же они на стандартном наборе сто семьдесят четыре заповеди набрали?

– На подробностях. Одно только убийство на двенадцать пунктов расписано: первым номером – запрет на убийство родственников, вторым – соседей. Убийство знакомых, незнакомых, все идет отдельно. По возрастным категориям тоже разделяется, по половому признаку, по служебному положению… мне другое непонятно: как они при таком подходе всего в сто семьдесят четыре заповеди уложились?

– Не иначе, сэкономили на чем-то, – ухмыльнулся Длинн.

– Наверное. А, вот я нашел, и кое-что оригинальное: грехом считается употребление сладкого! Странно.

Длинн сделал еще один глоток, пожал плечами:

– Может, у их пророка были больные зубы?

– Наверное. А еще, его в детстве индюк клюнул.

– Какой индюк? – поперхнулся Длинн.

– Белый, – Кренн поставил фужер на стол и постучал пальцем по странице: – Заповедь номер девяносто шесть – категорически запрещено разводить, кормить, держать дома и вообще, как-либо общаться с белыми индюками. Упоминание белого индюка в разговоре приравнивается к тяжкому богохульству.

Длинн заинтересовался и тоже отставил в сторону свой фужер.

– А если нарисовать? – уточнил он. – К примеру, пейзаж – полянка в лесу и на ней белые индюки резвятся. Или портрет – «Белый индюк в интерьере»? А еще можно батальное полотно – «Бой белого индюка с… э-э, с другим белым индюком»?

– Нельзя. – Кренн перевернул страницу. – Даже натюрморт нельзя. Вот тут, сноска есть, что какой-то художник из аборигенов, рискнул, нарисовал картину «Праздничный ужин» – там, в центре стола, на блюде, тушка индейки с гарниром из риса… да вот, здесь репродукция есть, посмотри, – он поднял книгу и повернул ее к приятелю.

– Симпатичная картинка, – Длинн не поленился встать с кресла и подойти поближе. Насчет гарнира ничего не скажу, а тушка индейки, прямо, как живая. Но знаешь, я бы сказал, что праздничный ужин здесь довольно скудный. Стоит шесть тарелок, значит, ожидается шесть едоков, а на столе – ни салатов, ни соусов, ни холодных закусок.

– Может, остальное еще с кухни не принесли? Только начали на стол накрывать… а вообще, ты не на то смотришь. Это ведь не просто картина, а картина запрещенная! Имя художника вычеркнуто из всех списков, сам он объявлен еретиком и повешен, а все его творения сожжены.

– Это они напрасно, – осудил Кренн. – Аборигены могли бы и сообразить, что им было бы гораздо выгоднее поступить наоборот.

Длинн хохотнул:

– Хочешь сказать, им надо было сжечь художника, а на виселицу отправить картины?