Прощай - [2]

Она шла по крутой улице, низко опустив голову. Дома все сейчас окружили мать, плачут и выжидают, когда их позовут к столу. На угощенье пролетят шесть долларов за граммофон, да не только они. А завтра, послезавтра и ещё несколько недель они будут плакать до тех пор, пока не забудут про всё это или пока Чарли в один прекрасный день не поскользнётся и не попадёт рукой в барабан – и тогда его тоже принесут домой. По её телу пробежала лёгкая дрожь. – А-а к чорту всё это! К чорту!

Она задела камень каблуком и выругалась. Онтарио-стрит! Моя Онтарио-стрит! Родилась здесь, здесь же ходила в школу, здесь же работала, но будь я проклята, если и умирать придётся тоже здесь. Где угодно, только не на этой немощёной улице! Только не в фабричном городке! Только не выйти замуж за такого же тупицу, как брат Чарли, – двадцать три года, а он уже почти оглох на своём гвоздильном заводе, и ведь работает всего три дня в неделю! Только не ходить до конца дней своих по немощёной улице, не отсчитывать сорок восемь ступеней до убогой трёхкомнатной квартирки в доме, на которую хозяева завода уже давно махнули рукой. И её мужа тоже убьёт краном или его уволят, а потом будут швырять с одной временной работы на другую. Нет, никогда!

Она поднималась по лестнице держась за расшатанные перила. Шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать – нет, никогда! В двенадцать часов отходит автобус, она уедет отсюда. «Почему бы нет? В самом деле, почему бы и нет?» Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… «В самом деле, почему бы и нет?»

В одиннадцать часов Чарли вошел в комнату Ольги. Чарли был высокий, широкоплечий, и, встав на пороге, он загородил собой узкую дверь. Он молча глядел на Ольгу, и его широкое, скуластое лицо сердито морщилось.

Потом он мотнул головой. – Пойдем. Они уходят.

Ольга круто повернулась, прислонившись спиной к кровати.

– Что с тобой? – спросил он. – Это еще что за фокусы? Почему ты не выходишь?

Ольга отвернулась от него. – Им моя помощь не требуется, – сказала она. – И без меня разойдутся.

– Что? – Он нагнул голову, приставив ладонь к уху. – Что ты говоришь?

Ольга вдруг загорелась злобой. Она была вне себя от ненависти, которая всякий раз вспыхивала в ней, когда Чарли не мог с первого раза расслышать ответ. – Что? – сказала она и нагнула голову, со злостью передразнивая его. – Что ты говоришь?

Чарли нерешительно молчал. – Что с тобой такое? – спросил он. – Неужели ты не можешь оказать уважение папе?

Ольга молчала, стиснув губы.

– Пойдем. Мама тоже уходит. Она будет ночевать у дяди Радича.

Ольга не двинулась. Лицо у нее горело. Если он будет стоять здесь, она скажет ему: «Идиот! Идиот! Глухой идиот! Тупица! Понадобилось тебе работать на гвоздильном заводе!»

Чарли опять заговорил.

– Хорошо, – крикнула она, – Я иду. Слышишь или нет? Иду!

Она шагнула к двери.

Чарли взглянул на кровать. – Что ты здесь делала? – спросил он. – Зачем это тебе понадобилось укладывать чемодан?

– Не лезь не в свое дело.

Она вышла из комнаты.

Чарли еще раз взглянул на чемодан и вышел следом за ней.

* * *

Пастор уходил последним. Миссис Баковчен предложила ему на прощанье стакан вина. Он выпил и благословил ее, бормоча слова утешения. Миссис Баковчен расплакалась. За эти дни она сильно постарела. Сейчас, когда лицо ее морщилось от плача, а худая спина горбилась, она была похожа на старуху.

Дядя Радич подал ей пальто. Пастор взглянул на часы, тихонько вздохнул и вышел.

Чарли нагнулся к матери, стараясь утешить ее, и поправлял пушистую шаль, которую она накинула на голову. Она плакала, прислонившись к нему. Он неуклюже ласкал ее, поглаживая по спине своей большой рукой. Потом она поцеловала Ольгу. Ольга стояла, не двигаясь, сжав губы, глаза у нее были сухие.

Мать и дядя Радич вышли.

В комнате стало тихо. Потом внизу, пофыркивая, промчался автомобиль. Ольга повернулась и пошла к себе. Чарли бессмысленно смотрел на нее, потом рука его судорожно дернулась, и он бросился следом за Ольгой.

Она стояла у кровати и укладывала вещи в чемодан.

Он встал в дверях. Ольга видела его, но продолжала укладываться. Он смотрел на нее, кусая губы, морща лоб, потирая пальцами ногу. Потом он быстро шагнул вперед. – Что ты делаешь? – спросил он.

Ольга промолчала.

– Что ты делаешь?

Она повернулась к нему. – Я уезжаю.

– Что?

Она крикнула: – Я уезжаю!

– Куда?

– Не знаю.

– А когда ты вернешься?

– Я не вернусь.

Минуту он стоял молча и тяжело дышал. Потом закричал на нее: – Ты сошла с ума! Что это за разговоры? Куда ты уезжаешь? Что с тобой сделалось?

Ольга злобно взглянула на него. – Я уезжаю в Нью-Йорк. Я не вернусь сюда. Я уезжаю сейчас. Сию минуту.

Он молчал, затаив дыхание от бешенства. Потом схватил ее за руку: – Что с тобой?

Она рванулась в сторону и высвободила руку.

Они молчали, яростно глядя друг на друга. Потом лицо Чарли исказилось болью, и он шагнул назад. – Ольга! – Его рука судорожно дернулась, и он сказал тихим страдальческим голосом: – Что случилось?

Она ничего не ответила.

– Что с тобой? А как же мама? – Он помолчал. – Как же мама?

– Я уезжаю. – Она пронзительно крикнула: – Я уезжаю! Уезжаю!

Они стояли лицом к лицу, и Ольга задыхалась от рыдании.