Прощай, Грушовка! - [15]

Подошла Зинка.

— У вас что, поросенок есть?

— Нет.

— Так зачем же ты крапиву рвешь?

— Маме нужно.

— Ага, понимаю, ноги твоему отцу лечить.

Зинка постояла, поглаживая пальцами складки на платье, и сказала, растягивая слова:

— На пруд сходить, что ли? — И вдруг, тряхнув головой, заговорила быстро-быстро: — Я была на пруду, там столько крапивы, молодой, зеленой, рви сколько хочешь. Побежали. Я тебе помогу.

Не успела я опомниться, как Зинка схватила мою кошелку и побежала. Я за ней. Пруд начинался сразу за поселком. Раньше здесь был карьер, где брали глину для стройки. На глубине его обнаружили родник. Постепенно карьер стал наполняться родниковой и дождевой водой. Вот так и образовался пруд, на радость детям.

Зинка уже сидела на траве, когда я подбежала к ней.

— Отдохнем немного и будем рвать крапиву. Вон ее сколько у берега!

Я присела возле Зинки, чтобы немного отдышаться.

Обычно к концу лета наш пруд пересыхал. А этим летом часто шли дожди, и пруд наполнился до краев. На берегу, неподалеку от нас, на зеленой травке сидели девчата. Было жарко, но никто не купался.

— Ты когда-нибудь играешь на своей скрипке? — вдруг спросила Зинка.

— Нет.

— Почему?

Я поглядела на нее и ничего не ответила. Зачем спрашивает? Разве и так не ясно, что не до музыки сейчас.

— А я играла бы, если б умела.

У самого берега, в маленьких кустиках, я заметила зеленую жабу. Она тяжело дышала, задрав вверх широкую пасть. Вдруг жаба замерла. Над ней закружился маленький мотылек. Покружился и сел на веточку. Жаба открыла пасть и длинным языком в одно мгновение слизала с веточки мотылька. Проглотила и опять тяжело задышала — перетрудилась. Потом, испугавшись чего-то, нырнула в воду.

Я засмотрелась на жабу и не заметила, как мимо нас прошел немец, офицер. Он подошел к девчатам, сидящим неподалеку, вынул пачку сигарет, протянул им:

— Битте!

Зинка прямо впилась в него глазами.

— Битте! — еще раз, более настойчиво, повторил офицер.

— Нет, нет, мы не курящие. Мы никогда не курили, — загомонили девчата.

Немец ничего не сказал и пошел дальше по берегу. Он стал предлагать свои сигареты другим девчатам, они тоже отказались. Он опять пошел дальше. Постоял немного, затем постелил газету на траву и присел.

С дороги свернули к пруду еще два фрица в зеленых, как жабья шкура, мундирах. Мне стало как-то не по себе.

— Пойдем отсюда, — сказала я Зинке.

— Что ты, здесь так интересно!

Я поднялась, взяла кошелку и ушла одна, так и не нарвав крапивы.

Дома я рассказала Вите, как ходила на пруд и видела там фрицев. Он как-то странно на меня поглядел. Лицо его начало краснеть. И чужим, тонким голосом он закричал:

— Купаться захотелось? С фашистами шпрехать?

Я не чувствовала за собой никакой вины.

— Не кричи, Витенька, я ведь только на пруд ходила.

— Чтоб у тебя пропало желание туда ходить, вот возьми, почитай! — Он подал мне тетрадь в кожаной обложке.

Я начала листать тетрадь. Для чего он мне ее дал? Вся тетрадь исписана по-немецки. Витя сказал:

— Читай перевод! — И он вытащил из тетради лист бумаги, на котором было написано: «По дороге от Мира до Столбцов мы разговаривали с населением языком пулеметов, никакой жалости мы не чувствовали. В каждом местечке, в каждой деревне, когда я вижу людей, у меня чешутся руки. Хочется стрелять из пистолета по толпе».

— Откуда это у тебя? — спросила я у Вити, тут же забыв о прогулке на пруд.

— Толя притащил домой целый мешок солдатской почты… Сигаретами угощают! — Он брезгливо скривил губы. — Дай мне лучше чистой бумаги.

— Это ты перевел?

— Какая разница кто.

Витя сидел и что-то писал. Потом, взглянув на часы, он вскочил, сунул исписанную бумагу в карман и шепнул мне:

— Пойду в сарайчик. Последи, чтобы никто туда не ходил, пока я вернусь.

Я не стала спрашивать, зачем ему понадобилось идти в сарайчик на ночь глядя. Идет, значит, нужно.

Я подошла к окну и стала смотреть во двор. Сарайчик, в котором мы прятались от бомбежки, — напротив дома. Слева небольшой огород, где росла свекла, которую мы доедаем. С маленьким топориком в руке прошел старик. В поселке его знают все. Кому дрова поколет, кому перекосившуюся дверь поправит. За это ему дают что-нибудь поесть.

Из дому выбежала Зинка. Ступила ногой в глубокую лужицу, остановилась в раздумье: пойти домой переобуться или бежать дальше? Махнула рукой и побежала дальше. Почему Витя так долго не возвращается? Может, пленного там прячет? Но зачем его прятать в сарайчике, если можно привести домой? Дома не будут за это ругать.

А может, он там листовки хочет кому-то передать? Так не обязательно там, и возле дома передать можно. Было бы что.

Я сделала вид, будто иду на кухню, а сама по лестнице бесшумно спустилась вниз. Дверь сарайчика прикрыта, но замка на двери нет. Значит, Витя еще там. Прислушалась. Узнала Витин голос, хотя говорил он тихо, точно из-под земли:

— Почему Курт сегодня бушевал?

— Чепуха. Я несколько картошек взял, хотел домой отнести, а он увидел, — ответил чей-то незнакомый голос.

— Он мог прибить тебя.

— Не прибил же.

— В другой раз прибьет.

— И в другой раз не прибьет.

Витя хмыкнул. Потом, помолчав, спросил:

— Листовки где разбросал?