Прощай, гармонь! - [38]

Я мотал и мотал тонкий трос, распутывая петли. Симочка, тихонько поругиваясь, очищал от грязи ломы. Все шло как всегда. Коля Гречка уже прильнул к теодолиту, я как раз смотрел на него. И увидал, что он вдруг пружиной распрямился, широко раскрыв рот. Но он не закричал. Закричал у меня за спиной Шигорин. Он кричал не слова, а что-то тоскливое на одной, очень высокой ноте. Я обернулся. Все было кончено. Бесшабашная рыжая голова Васьки лежала на бревне, забытом под знаком. Кровь скатывалась с бревна и растекалась по влажному мху.

Я помню серые от страха, отвисшие губы Симочки, я помню полные ужаса глаза Гречки и спокойные, широко раскрытые глаза Васьки. Он даже не успел их закрыть. Рядом с ним валялась дощечка с названием пункта. Она лопнула неизвестно отчего…

Симочка ринулся вниз к плоту. Около Васьки остались мы с начальником.

— Васька, — позвал я, приподымая ему голову. — Васька!

Он молчал. Мне стало страшно. Страшно оттого, что вот так просто на моих глазах погиб хороший человечище. Не крикнув, падал он с двадцатиметровой высоты. Разве это не страшно? А разве не страшна сама по себе смерть? Да если еще она такая нелепая, такая нелепая…

Через несколько минут все шестеро были здесь. Дядя Саша молчал. Молчали и мы. Сняв шапки, мы не замечали легких пушинок первого снега. Они уже не таяли на лице Васьки.

Гречка стоял, нахмурив густые черные брови. Растерянность, испуг и вместе с тем какая-то отчаянная решимость угадывались на его смуглом лице. Время от времени он отрывал взгляд от Васьки и смотрел на каждого из нас, ища встречных взглядов. А мы не смотрели на него. Мы все очень хорошо знали закон полярных экспедиций: за человека отвечает начальник. И словно бы подведя итог нашим мыслям, Симочка проскрипел:

— Доверили сосунку человеческие жизни, вот и казус. Теперь начальничек — тю-тю…

Мы не знали, как отнестись к словам Шигорина. В сущности, он прав. А Симочка, умеренно жестикулируя, продолжал:

— Факт налицо: пустил рабочего на знак без верхолазного пояса. Актик в двух экземплярах, три подписи… Конец карьеры.

Гречка, как от удара, дернул головой:

— При чем карьера здесь! Вы гад, Шигорин! При чем карьера, когда погиб человек! Я только начал работать…

— Все мы начинали, — философски заметил Симочка. И мне показалось, что сейчас Шигорин по-старушечьи подожмет губы и мелко перекрестится. Но он подошел поближе к десятнику, скорбно застывшему на коленях около брата, и каким-то посвежевшим голосом спросил:

— Оформлять актик-то? Он подпишет, — показал он на меня.

Дядя Саша запрокинул голову, подставляя лицо мелкой снежной мороси, и глухо сказал:

— Уйдите все.

Молчаливая беда поселилась на Нечане. О чем говорить? Какими словами говорить? Гречка сидел на плоском валуне, обхватив кудлатую голову ладонями. Он слегка раскачивался, и до нас доносились то ли глубокие вздохи, то ли стон.

Из-за холма выплыл косяк гусей. Птицы летели низко, не ожидая встречи с людьми. Но вот вожак увидел нас, тревожно загоготал и, быстро-быстро отталкиваясь крыльями, почти вертикально пошел вверх. Строй косяка сломался. Гуси загорланили, в беспорядке набирая высоту. Самый момент стрелять бы… Никто даже не взглянул на ружья.

Молчаливая беда поселилась на Нечане. И только Шигорин говорил. Симочка стал вдруг смелым, в голосе его, обычно тусклом, каком-то скрежещущем, появилась твердость.

— Не-ет, — говорил Симочка, — братец не помилует. Они вдвоем-то за сезон большие деньги зашибали! С аккредитивами домой ездили… А впрочем, — остановился на мгновение Шигорин, парализованный неожиданной мыслью, — может старшой и рад будет? А что? Ведь теперь Васькина-то доля ему достанется, а? Вась-ка-то один, как перст, деньги-то старшому достанутся…

— Ты замолчишь или нет? — грозно спросил Симочку Вовка Ощепков. — Ты хочешь, чтобы я тебе шею свернул? Или не хочешь?

— Но-но, — попятился Шигорин, — потише, потиш-ше… Видал я таких. Взвился! Что ты понимаешь? Я бухгалтер, знаю, что такое деньги…

— Зомолчи! — взревел Ощепков, поднимаясь. — Угроблю, сволочь! В тюрьму пойду, не пожалею!

…Через час, может быть, через два часа — кто считал? — спустился к нам дядя Саша. Лицо его было серым и волосы серыми от седины, которой мы почему-то раньше не замечали. Мы все смотрели на него, ожидая, что он скажет, но дядя Саша молча взял с плота несколько шашек аммонала и детонаторы, отмотал запального шнура.

— Пойдемте, помогите… захоронить нужно Васятку, — сказал он, не оборачиваясь, после длительного молчания.

— А как же с актом? — подоспел Шигорин.

— С актом? — сумрачно переспросил десятник, подняв на Симочку холодные глаза. — Будет акт… Пойдемте.

Васька лежал теперь с закрытыми глазами, а под головой у него была свернутая телогрейка старшего брата. Но самое главное, на Ваське был пояс. Широкий верхолазный пояс с цепями и ременными петельками для инструмента. Мы сразу узнали его, пояс десятника. Дядя Саша лазил с ним на знаки проверять надежность крепления укосин, проверять работу Васьки. Дядя Саша сам сделал этот пояс из лосиной шкуры, мягкий и очень надежный пояс…

— Вот так, Шигорин, — задумчиво сказал десятник, — пиши акт — с поясом он упал. Понял? Пиши — сам Васька виноват… И никогда, Шигорин, не строй на одной беде другую. Василию твой акт не поможет, не воскреснет он. Понял?