Прощай, Африка! - [11]
Каманте начал службу у меня в доме «тотошкой при собаках», потом стал помогать мне принимать больных. Тут я увидала, какие у него чудесные руки, хотя с первого взгляда этого было не угадать, и я, для начала, послала его на кухню поваренком, в помощь моему старому повару, Исе, которого потом убили. После смерти Исы Каманте занял его место и до конца своей службы был моим шефповаром.
Туземцы вообще равнодушны к животным, но Каманте и в этом отличался от прочих: он отлично умел обращаться с собаками, понимал их, как бы уподобляясь им, и приходил ко мне с сообщениями, чего собакам хочется, чего им не хватает, и как они вообще относятся к тому, что творится вокруг. Он начисто вывел у собак блох — напасть, которой подвержено в Африке все живое, и не раз среди ночи мы с ним просыпались от жалобного воя наших псов, бежали к ним и при свете керосиновых фонарей обирали с них огромных хищных злых муравьев, так называемых зиафу, которые передвигаются единой массой и пожирают все, что им попадается на пути.
Каманте, очевидно, многое приметил, пока лечился в больнице при миссии, и, хотя относился к окружающим, как обычно, без тени уважения и симпатии, все же сумел перенять массу полезных навыков и стал умелым, изобретательным ассистентом врача. После того как он ушел с этого поста, он иногда заходил ко мне из кухни, осматривал кого-нибудь из пациентов и давал мне очень дельные советы.
Но поваром он стал исключительным — тут не подходят никакие степени сравнения. Природа словно совершила какой-то скачок, нарушив постепенность проявления способностей и талантов и сразу создала нечто необъяснимое, из ряда вон выходящее — в гениальности всегда чувствуешь нечто мистическое. Если бы Каманте родился в Европе и попал к хорошему учителю, он прославился бы на весь мир, он вошел бы в историю, и о его чудачествах рассказывали бы анекдоты. Даже тут, в Африке, он завоевал известность и к своему искусству сам относился, как истинный мастер.
Я всегда интересовалась кулинарным искусством, и в первый раз приехав из Африки в Европу, брала уроки у знаменитого шеф-повара одного из самых известных французских ресторанов, — я решила, что будет очень приятно, живя в Африке, хорошо и вкусно готовить. Тогда шеф-повар ресторана, мсье Перроше, даже предложил мне войти в дело, видя, как я увлечена его искусством. А теперь, когда я обрела Каманте, как духа-помощника чародея, я снова увлеклась кулинарией. В нашей общей работе мне чудились блестящие перспективы. Нет ничего столь непостижимого, как врожденный талант дикаря в нашей европейской кухне. Я стала по-иному смотреть на нашу цивилизацию: может быть, подумала я, это нечто божественное, какое-то предопределение. Я почувствовала себя как человек, в котором воскресла вера в существование Бога после того, как ученый-френолог показал ему на человеческом черепе некую шишку богословского красноречия: ведь если можно найти в мозгу человека вместилище богословского красноречия, то это оправдывает и существование самой теологии, и, в конечном счете, доказывает существование Бога.
В стряпне Каманте проявил изумительную сноровку. Для его ловких, хотя и деформированных рук все кухонные трюки стали детской игрой — они словно сами собой сбивали кремы, омлеты, безе, творили соусы и майонезы. У Каманте был дар придавать особую воздушность своим творениям — так, я читала, младенец Христос лепил птичек из глины и приказывал им летать.
Каманте отвергал все сложные кухонные орудия, словно сердясь на их неодушевленную самостоятельность. Я дала ему машинку для сбивания яиц, а он забросил ее подальше — пусть ржавеет — и сбивал белки большим ножом, которым я выпалывала сорняки на лужайке перед домом, и белки у него на блюдце вздымались, как невесомые белоснежные облака. У него, как у кулинара, и глаз был удивительно зоркий: он словно по наитию выбирал самую жирную курицу на птичьем дворе и сосредоточенно взвешивал на ладони каждое яйцо, угадывая точно, когда оно снесено. Он все время придумывал, чем бы еще разнообразить мой стол; однажды он каким-то таинственным образом сговорился с приятелем, работавшим у врача где-то далеко от нас, и достал для меня совершенно изумительные семена кресс-салата — именно такие я долго и безуспешно искала. Каманте с легкостью запоминал любые рецепты. Читать он не умел, английского не знал — поваренные книги были ему недоступны, но в своей неприглядной голове он ухитрился сохранить все, чему его когда-либо учили, по собственной системе, которую я никак не могла постичь. Он запоминал блюда по какому-нибудь событию, которое слоилось в день, когда он научился их готовить. Один соус он назвал «соус молнии, разбившей дерево», а другой — «соус серой лошади, которая пала». И никогда эти соусы не путал. Только одному я никак не могла научить его: в каком порядке надо подавать блюда. Когда я ждала гостей к обеду, я рисовала для него меню в картинках: первой — тарелку для супа, потом — рыбу, потом — куропатку или артишок. Я догадывалась, что память у него отменная, но, по-моему, он просто не желал засорять себе голову пустяками — зачем терять время на такие никому не нужные вещи?
