Прощание с мирной жизнью - [172]

— Как волка ни корми, он все в лес глядит, а зависть — врожденное чувство черни. Нет, Рейтер, вы не всучите нам ваш социальный пацифизм!

Однако в конечном результате предложения, внесенные Александром, были приняты с незначительными изменениями.

— Ну, что ты скажешь победителю? — спросил он Ирену, рассказав ей об успешном окончании мирных переговоров.

— Я чувствую безграничное восхищение.

— Что? Только восхищение?

— Остальное само собой понятно.

— Правда?

— Александр… ну что ты?

— Ничего. Это просто шутка. Глупая шутка.

Что же такое на самом деле с ним творится в эти предвесенние дни, что угнетает его? Он не умел определить.

— Все рассыпается, — прошептал он как-то, грезя наяву. Он испугался, стал доискиваться причины такого настроения, не нашел, засмеялся и позабыл, — и вдруг чувство беспокойства опять подкралось к нему.

— Бывало с тобой так? — спросил он как-то Ирену. — Идешь по льду. Лед прекрасный, крепкий, и вдруг тебе все-таки становится страшно: а что, как не выдержит? И уже слышишь, как лед трещит под ногами.

— О, господи, что ты этим хочешь сказать?

— Ах, опять эти глупые мысли.

Он задорно улыбнулся, но, когда Ирена увидела его глаза, у нее появилось подозрение, нет, больше того — появилась уверенность: что́ бы он ей ни говорил, все-таки он не договаривает до конца, не говорит всего, что думает и чувствует. И в то же время она осознала, что и она не может сказать ему все: что она, и он, и вообще каждый человек иногда бывает страшно одинок и несчастен.

XIV

Как-то Александр вернулся из редакции раньше обычного.

— Сегодня у нас к ужину будет мистер Стентон, — сказал он.

— Кто? Ой, мне что-то попало в глаз! — Ирена приложила платок к лицу. — Милый, посмотри!

— Ничего не видно, родная.

— Тогда, значит, само вышло, но мне все еще больно.

— Промой борной кислотой.

— Да, сейчас. — Ирена прошла в ванную. — Значит, ты пригласил к ужину мистера Стентона? — спросила она оттуда.

— Не только его. Стентон здесь гостит у людей, с которыми он познакомился еще в Америке, — это профессор Масарик^{81} и его супруга, — они тоже придут. Профессор — чех, депутат рейхсрата. Эту фамилию ты, верно, не раз встречала.

— Масарик? Кажется, да. Не в связи ли с каким-то ритуальным убийством? Или, может быть, с процессом о государственной измене?

— И с тем и с другим.

— Ах, это очень интересно. — Ирена обдумывала, какое платье ей надеть, а Александр тем временем объяснял ей ту важную роль, которую играл профессор Масарик на рубеже двух веков в громком процессе о ритуальном убийстве и в 1909 году в качестве защитника хорватских оппозиционеров в загребском процессе о государственной измене.

— Значит, он очень воинственный господин? — заметила Ирена, когда Александр закончил.

— Сам он называет себя моралистом и говорит, что только самозащита превратила его в политика. Вероятно, у него перед глазами английские и американские образцы, например, Вильсон — профессор в президентском кресле. Масарик долго жил в Соединенных Штатах, там он и женился.

— Ты разжег мое любопытство.

Она решила надеть новое синее платье с серебряной пряжкой, цветом и фасоном похожее на то, которое было на ней в Вене во время приема в ратуше.

— Ну как глаз?

— Спасибо, прошел. Как ты думаешь, милый, для твоего профессора мне надо быть в парадном туалете?

— Я думаю, он даже не заметит.

— А, значит, он только профессор…

Синее платье сидело прекрасно. «Ах, какое платье, посмотришь, сразу влюбишься», — решила Ирена, оглядев себя в зеркало. До нее вдруг дошел двойной смысл ее слов, она почувствовала, что краска заливает ей щеки, и тут же взялась за пуховку и пудру.

В столовой была только тетя Каролина. Она обозревала в лорнет сервировку. На Ирену она поглядела поверх черепаховой оправы лорнета.

— Почему, милочка, вы такая бледная? Надеюсь, вы здоровы и только позабыли накраситься, как обычно это делаете.

— Совершенно верно. Нельзя ли попросить у вас губную помаду?

— У меня?.. — Каролина опустила лорнет, она задыхалась. — У меня подобных предметов не водится.

— Ах, как жалко! Как обманчив бывает вид!

— Да… гм, гм… вид обманчив, — вот все, что нашлась ответить Каролина. От злости у нее вытянулось лицо. К счастью, в эту минуту вошла фрейлейн Шёнберг. — Вот и прекрасно, что вы пришли, — обратилась к ней Каролина, — нам надо кое-что серьезно обсудить. Идемте! — И, не удостоив Ирену взглядом, она прошуршала мимо нее из столовой.

Ирена отворила дверь в голубую гостиную и тут же увидела Стентона. Он стоял в другом конце комнаты, перед красой и гордостью галереи предков, и слушал Валли, которая, видимо, рассказывала ему что-то забавное о своем прадеде-откупщике. На Валли было прошитое золотой ниткой лиловато-розовое тюлевое платье с треугольным вырезом, за который она заткнула две красные гардении. Третью Валли вертела в руке. Сияющим взглядом смотрела она снизу вверх прямо в глаза Стентону и слегка пружинила ноги (не очень тонкие в щиколотках, во всяком случае, не такие тонкие, как у нее, у Ирены). Стентон стоял, засунув руки в карманы несколько мешковато сидящего смокинга. Голову он наклонил набок, непослушная прядь вьющихся волос упала на висок. Он громко, беззаботно смеялся.