Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки - [10]
Я знакомлюсь с людьми двумя способами. Первый способ такой: я говорю «привет», и человек отвечает «привет». А что ему еще остается? И пока он соображает, где меня встречал, я ему что-нибудь смешное говорю, — и вот мы знакомы. Второй способ — дербервилевский. Тут я представляюсь лордом Дербервилем, цилиндр приподнимаю и держусь с достоинством. Попробуй-ка пройти мимо, если сам лорд Дербервиль тебе представляется. С этими я решил знакомиться дербервилевским способом. Я отбросил портфель, и сейчас же у меня в руке появился стек, я стал им похлопывать по голенищу своего охотничьего сапога. Моя охотничья куртка в клетку и с отворотами была небрежно застегнута на одну пуговицу, светлый цилиндр я приподнял над головой и подержал его подольше, чтоб они разобрались, что это не кепка какая-нибудь.
— Лорд Дербервиль, — сказал я, — приветствует вас в своих охотничьих угодьях.
Я поклонился даме и протянул руку ее сыну. Кто-то из них ойкнул, скорей всего учительница, потому что сын ее уж очень неожиданно вырвал у нее руку и бросился ко мне. Сколько рукопожатий! Уже пора было отпустить руку лорда Дербервиля, но он все тряс. Он говорил, что зовут его Генри Хиггинс («Вы, конечно, слышали обо мне, сэр?»), что он изучает языки и счастлив познакомиться со знаменитым охотником и сыщиком.
— Я просто счастлив, сэр. Я просто счастлив! — И все тряс мою руку.
Я не знал, что думать. Он и правда был счастлив. Я подумал: «Может, он чокнутый и в самом деле себя Хиггинсом считает?» Но учительница смотрела на его проделки без удивления. Она сказала:
— Вот уж не думала, что в этих краях проживает еще один знаменитый англичанин.
— Мама, ты иди, — сказал Хиггинс, — мы с лордом поохотимся. Тебе ведь это не интересно, правда?
— Не интересно, — сказала учительница, — но я не люблю, когда меня бросают посреди улицы.
— Посреди леса, мама! Иди по этой тропинке, и ты выйдешь прямо к колледжу. Ну я тебя прошу! У нас с лордом совсем мало времени.
Учительница пошла, но неохотно — понятно было, что она сейчас остановится.
— Сэр, — сказал я, — по-моему, ваша матушка хочет вам что-то сказать.
— О! — ответил Генри Хиггинс. — Ее нужно поцеловать, без этого она не может работать.
Учительница наклонилась к нему, когда он к ней подбежал, и он ее поцеловал. Конечно, это вызвало бы удивление, проделай такое кто-нибудь из нашего класса. Но Генри Хиггинс — это совсем другое дело. Ах, как он нежен со своей матушкой!
— Простите, сэр, что я вас оставил. Мы с матушкой очень привязаны друг к другу — ей целый день будет чего-то недоставать, если я ее не поцелую, — подтвердил Генри Хиггинс мои мысли.
Потом он добавил, по-хиггинсовски смутившись, — скулы его покраснели, и веснушки на них перестали быть видны:
— Дело в том, сэр, что мы вдвоем на целом свете. Представьте, я даже не знаю, кто был мой отец.
Мне захотелось спросить, на самом ли это деле или это касается только Генри Хиггинса, но я спохватился, что такой вопрос не к лицу лорду Дербервилю.
— Ах, сэр, — сказал я, — чего не бывает! Представьте, сэр, мой отец совсем не лорд Дербервиль.
— О сэр, — сказал он, — как это интересно! Кто же ваш настоящий отец?
Ему в самом деле было интересно. Он переминался с ноги на ногу и смотрел мне в рот — срочно надо было придумать, кто мой настоящий отец.
— Ни за что не догадаетесь, — ответил я. — Мой отец граф… — Как назло, я позабыл фамилии всех английских графов. — Мой отец, сэр… — Я тянул время. — Мой отец… О, вы ни за что не догадаетесь…
— Граф Мальборо!
— О! — изумился Дербервиль. — О, сэр, как вы догадались? Это непостижимо!
Генри Хиггинс был доволен.
— Все очень просто, сэр, — сказал он с хиггинсовским смешком. — Вы произносите «л», как его произносил только один человек в Англии — граф Мальборо.
— О! — опять изумился Дербервиль и подумал: «Что это я все «о» да «о», надо что-нибудь другое придумать».
— Э-э-э, сэр, — сказал он. — Э-э-э… Я вот о чем хотел спросить…
Хиггинс склонил голову, наставив на Дербервиля ухо.
Но Дербервилю опять нечего было сказать.
— У меня весьма деликатный вопрос, сэр. Э-э-э…
«Это «э-э-э», — думал Дербервиль, — ну зачем я за него уцепился?»
— Я понимаю ваше затруднение, сэр, — сказал Хиггинс. — Вы хотите знать, чью фамилию я ношу? Моей матушки, сэр. Она перешла к ней от моего деда, знаменитого мореплавателя Эдуарда Хиггинса.
— Чрезвычайно интересно! — сказал Дербервиль. — Но не находите ли вы, сэр, что нам пора. — Дербервиль мотнул головой в ту сторону, куда ушла мама Хиггинса: ему не хотелось произносить слово «школа». Разговор получился замечательный, но он потребовал больших усилий, и Дербервиль боялся, что начнет говорить не то.
Мы шли молча. Я отдыхал от разговора и готовился преподнести себя Хиггинсу. Есть такое правило, которому следуют все люди с умом: познакомившись с человеком, преподнеси себя в лучшем виде. Это очень важно, иначе человек может чего-то в тебе не заметить. Тут продуманность нужна. Главное — не проявлять излишней скромности, ведь если ты сам себя барахлом считаешь, то кто же в тебя поверит? Мы с дедом это понимаем.
Пора уже, пора было себя преподносить! Но у меня не ладилось: два раза я открывал рот и произносил все то же проклятое «э-э-э». Хиггинс улыбался. Он, конечно, думал, что я собираюсь продолжить дербервилевский разговор. А все дело было в том, что заготовки оказывались никудышными. Я спохватывался, что сейчас наговорю глупостей, продешевлю с самого начала: уж очень бесхитростные, недипломатичные слова шли на язык. «Хиггинс, хотелось мне сказать, — ты мне понравился с первого взгляда! Ты не представляешь, как я рад, что встретил тебя. Давай будем дружить: я буду любить тебя, ты будешь любить меня, а остальных мы близко не подпустим: они до такой дружбы еще не доросли». Вот каких чистосердечных глупостей я чуть не наговорил. Хорошо, что я знаю: без дипломатии с людьми нельзя! Скажешь человеку, что он тебе понравился, а он возьмет и завоображает. Ведь известно: на свете еще не рождался человек, которому бы не хотелось повоображать.
