Прощание с ангелами - [33]

— Я хочу умереть. Почему мне нельзя умереть?

Все, что Макс мог бы сказать ободряющего и утешительного, показалось ему ничтожным перед этим исступленным желанием девятнадцатилетней женщины, которая осталась ребенком, несмотря на замужество. Кто знает, не началось ли Ханнино несчастье в тот день, когда матери удалось уговорить ее выйти за Ганса? Может, он несправедлив к Анне, может, она искренне желала добра этому легкоранимому ребенку, страдающему комплексом неполноценности. Но брак с Гансом не избавил Ханну от комплексов, скорее, наоборот — усилил. Судя по всему, этот брак принес счастье только самой Анне.

— Ханна! Каждый из нас должен нести свой крест. Мы не можем, просто сбросить его или уповать, что Симеон Столпник снимет его с нас. Мы не имеем права молиться: «Господи, да минет нас чаша сия — если это возможно».

Но, говоря так, Макс внезапно понял, что и сам он, боязливый, нерешительный, подобен Ханне и ждет своего Симеона Столпника, который снимет с него тяжесть креста.

Явился палатный врач, молодой, приветливый, ободряющий, подстриженный ежиком.

— Ну, ну, — начал он. — Что ж это мы? Нет, мы плакать не будем.

Максу это «мы» показалось нелепым. Жизнерадостно-фамильярная манера врачей всегда его отталкивала.

— А сейчас мы вот что сделаем — укольчик, замечательный укольчик, глядишь — и мы опять здоровы. — Психотерапия, замешанная на инфантильности и подсвеченная ореолом всемогущества.

Однако этому молодому самоуверенному человеку удалось то, что не удалось Максу: он успокоил Ханну. Взяв ее запястье и непринужденно болтая, он привычно прижал пульс средним и указательным пальцем: «Сегодня мы совсем молодцом. Профессор нами доволен».

Он потрепал неестественно бледное лицо Ханны с такой же сухой, шелушащейся, как на руках, кожей.

— Вот так, теперь гости уйдут, а мы уснем. У вас что-нибудь болит?

— Сейчас нет.

— Вот и отлично.

Когда Макс прощался, она стиснула его руку, прижала к губам и поцеловала. Он угадал ее страх перед одиночеством и наклонился, чтобы сказать еще что-нибудь.

И тут, склонясь над ее телом, он снова ощутил резкий запах мочи и, превозмогая подступающую дурноту, поцеловал больную в белый горячий лоб.

Врач хотел провести Макса к себе в кабинет, но Макс отказался.

— Есть надежда? — спросил, он.

— Она пациентка профессора, обратитесь, пожалуйста, к нему.

Но Макс не уходил, они продолжали стоять друг против друга, перед дверью в палату, и тогда врач пожал плечами и сказал:

— В ходе операций удалось освободить спинномозговой канал. Но из-за компрессионного перелома при катастрофе был поврежден спинной мозг. Кроме того, мы бессильны остановить прогрессирующую уремию. Паралич нижней части тела вызывает недержание мочи. Вы сами чувствовали запах. Да и племянница вас, без сомнения, об этом спрашивала. Она спрашивает каждого, кто ни войдет в комнату.

— Значит, надежды нет?

— Мы никогда не теряем надежды.

Когда Макс уже собрался уйти, врач задал ему вопрос — несколько необычный, на взгляд Макса.

— Существует ли глубокая внутренняя близость между больной и ее матерью?

— Я вас не понимаю.

— Извините, я, может быть, лезу не в свое дело, но я врач, и я не мог не заметить, что посещения госпожи Гошель неблагоприятно сказываются на состоянии больной, чрезвычайно ее возбуждают, так что мы даже вынуждены были просить госпожу Гошель на некоторое время избавить дочь от своих визитов.

— Моя племянница вообще очень возбудима. Когда я прихожу к ней, бывает точно так же, да вы и сами видели…

— Как врач, я вижу и разницу…

Этот молодой человек слишком упирал на то, что он врач.

— Я затрудняюсь дать сколько-нибудь удовлетворительный ответ на ваш вопрос, — сказал Макс.

Но покамест он шел белым коридором, спускался по лестнице и огибал здание клиники, направляясь к машине, ему стало ясно, что он не сказал всей правды.

Макс ехал по городу.

Красный свет. Зеленый свет. Включить зажигание. Тронуться с места. Пешеходный переход. А в ушах одно:

«Я хочу умереть. Почему мне нельзя умереть?»

Он крестил Ханну, быть может, ему придется произнести для нее и эти слова: «Прах ты и в прах возвратишься». А между альфой и омегой расположилось нечто, именуемое «жизнью». Путь или расстояние между двумя точками.

Но что, если жизнь не просто путь, а одновременно и цель?

5

Анна, увидев Макса, бросилась ему на шею. Он легонько оттолкнул ее.

— Ну, ну, — сказал он. — В чем дело?

— Мальчик пропал, — всхлипнула Анна. — Боже мой, я уж и не знаю, где его искать. Ганс так легко ко всему относится.

Сперва дочь, потом сын.

«Существует ли глубокая внутренняя близость между больной и ее матерью?»

А как насчет Франца? Анна безумно любит сына. Это он знает точно. А вот насколько сын любит ее?

Здесь, в коридоре, растерянная, беспомощная — «мальчик пропал», — она вызывала жалость. Едва ли она была когда-нибудь в жизни по-настоящему счастлива. Он взял ее за руку и повел в комнату. Восточный ковер, вращающиеся кресла, дорогая черная обивка, над диваном — Мане. Ганс любит Мане.

— А он ничего не оставил?

— Боже мой, ничего. «Не ищи меня». — Привычка Анны к слову и не к слову поминать имя божье раздражала Макса, действовала ему на нервы. «Бог в помощь, дорогой брат». Он уже говорил ей однажды, что терпеть не может эти избитые обороты.