Прощание с ангелами - [22]

«Это в шутку, это в шутку».

У нее не было сил вернуться, хотя она знала, что он ждет этого, она лишь подняла руку и по-дурацки задвигала пальцами, словно прощалась с первым встречным.

Рут заставляла себя читать дальше, стараясь отогнать воспоминания, грозившие задушить ее в этой чужой стране, но каждая фраза, которую она читала, наугад перелистывая страницы, отбрасывала ее к мучительным воспоминаниям, побуждала сопоставлять философские постулаты и неприкрашенную жизнь. Было что-то туманное в этих рассуждениях об абсурдном. Разве не абсурд, что ее отец всю свою жизнь боролся за свободу, жертвуя для этой борьбы собственной свободой? Не есть ли это, по выражению Камю, «обман со стороны тех, кто живет не ради жизни, а ради какой-нибудь великой идеи, которая превосходит жизнь, возвышает ее, придает ей смысл и предает ее»?

Ее охватил страх при мысли, что какая-то философская концепция может объять все: отца, избитого прямо в комнате, десять лет концлагеря, предательство собственной жены, арест, тюрьму, снова и снова тюрьму — и, объяв, истолковать великим комплексом абсурда, мгновенным росчерком пера, хитроумной и — ничего не скажешь — блестяще сформулированной сентенцией.

«Для меня единственная данность — это абсурд. Проблема в следующем: как от него избавиться и еще — является ли самоубийство логическим выводом из абсурда».

Все ее мироощущение восставало против этого тезиса, преследующего одну цель — отобрать у нее то, без чего она не может жить: надежду. Выдвинутого с одной целью: усыпить ее. И тогда, чтобы оказать хоть, какое-то противодействие, она сделала то, чего не делала обычно, — записала стихийно возникшие мысли на полях книги.

«Героизация безнадежности — всего лишь эвфемизм, подменяющий признание в собственном бессилии. Протест как самоцель, «борьба ума против превосходящих сил действительности» — всего лишь абстрактная игра духа, оторванная от реальных проявлений жизни».

Дальше Рут не стала читать. Уныние, о котором она писала мужу, сменилось возмущением, возмущение в свою очередь вызвало потребность не уезжать из этой страны, пока ей не дадут свидания с отцом. Она решила пойти на все, чтобы достичь своей цели, и не сдаваться без борьбы.

Возможность была только одна: Макс Марула. У него достаточно влияния, чтобы выбить для нее, своей невестки, разрешение. Сначала она не хотела с ним видеться, ибо была уверена, что за ней наблюдают. Она не хотела причинять ему неприятности. Но чего стоят неприятности профессора теологии по сравнению с арестантской камерой ее отца?

При мысли о Максе ею вновь овладела надежда, великая надежда. Она верила в его человечность, в его глубокий ум, она не сомневалась, что он сумеет отыскать пути, которые приведут ее к отцу.

5

Ночной приступ удушья был на сей раз так силен, что Вестфаль, напуганный мыслью о смерти, вцепился костлявыми пальцами в одеяло. Его настолько свело судорогой, что лишь страшным усилием воли он мог втягивать воздух. Хрип проник в коридор, и Ротмистр, у которого как раз сегодня было ночное дежурство, услышал его.

— Вестфаль, — закричал он, войдя в камеру, — что это вы затеяли? — Повернул его на спину, расстегнул пуговицы рубашки. — У меня же будет вагон неприятностей.

Как ни странно, но одно лишь присутствие другого человека, сознание, что он теперь не один в камере, смягчило судорожную напряженность мышц, восстановило спокойное дыхание.

— Да, вам пофартило, — сказал Ротмистр. — Один из пожизненных задал деру, он работал в переплетной, теперь вас возьмут на его место. Вы ведь были когда-то наборщиком или еще кем-то в этом духе.

Он сел на край койки и принялся снимать перчатку с левой руки: ухватив правой рукой мягкую, податливую кожу, он стянул ее сперва с большого пальца, потом о указательного, потом с остальных и наконец энергичным движением выдернул из перчатки всю кисть.

— Великолепная выдумка. — Ему явно хотелось отвести душу, хотя разговаривать с заключенными было строжайше запрещено, тем паче ночью и на личные темы. — Такой план побега, что я посвящу ему в своей будущей книге целую главу. Не надо так разевать рот. Расслабьтесь, ну, расслабьтесь-ка, Вестфаль. «Побег из тюрьмы — двести удачных побегов». О, книга станет бестселлером, и я вылезу наконец из этого дерьма. Видите ли, Вестфаль, главное в каждом побеге — это подготовка. — Он тем же манером стянул перчатку с правой руки. — Ну и затем умение выждать. Вот видите, уже отпустило. Главное — расслабиться. Этот парень шесть, а то и семь лет подбирал в типографии негодные литеры, буковка за буковкой. Он точно подсчитал, сколько килограммов надо собрать, чтобы отлить из них ядро нужного веса. Потом из старого тряпья он сплел себе веревку. А если такой парень оттрубил десять лет в переплетной — да как, несколько раз был удостоен похвалы самого начальника, и вдобавок солист в тюремном хоре, вы бы только послушали, как он пел в рождество «Святую ночь», — его, само собой, пускают в сортир без сопровождения. На это он и рассчитывал. Попросился «удовлетворить естественную потребность» — он у нас так изысканно выражался, — а сам перекинул через стену ядро на веревке, по веревке вскарабкался наверх и давай бог ноги. А часовой в переплетной лишь спустя час заметил, что у него один драпанул.