Прощание с ангелами - [17]
«А ну, Вестфаль, подайте сюда эту мерзость. Это же надо — такая дрянь вместо руки. С души воротит, как поглядишь, ее и пожать-то нельзя. Не иначе ваш папаша недоработал. Вот и получился кретин. Верно я говорю, Вестфаль?»
«Так точно, шарфюрер».
Этот насквозь пропахший водкой мерзавец с наслаждением садиста стискивал его руку.
«Каждый день являться ко мне, утром и вечером. Понял, Вестфаль?»
«Так точно, шарфюрер».
«Будем здороваться, как на гражданке, ну, давайте же сюда вашу мерзость, кто нынче говорит «хайль Гитлер», верно?»
Но может быть, именно этому блокфюреру с тупым, бессмысленным взглядом остекленевших глаз он и обязан тем, что теперь для него наручники стали всего лишь символическим знаком пленения?
«Участие в подготовке государственной измены. Пять лет тюрьмы».
Эту бумажку он читал каждый день, прямо с утра, доставая из шкафчика куртку и штаны. В шесть завывала сирена. Ротмистр бегал от камеры к камере, барабанил в двери, орал: «Вставать, господа хорошие!»
Никто не знал толком, почему его прозвали Ротмистром, может, из-за странной привычки носить на дежурстве перчатки блестящей черной кожи. Некоторые утверждали, что в войну он был офицером, но потом был разжалован. «Учинил какое-то свинство».
Вестфаль обрадовался, что попал в отделение к Ротмистру, ибо последний обладал высокоценимой среди арестантов способностью не видеть того, чего он не хотел видеть, и вдобавок неизменно сиплым голосом, который громыхал по коридору, давая каждому время привести камеру именно в тот вид, в каком ей надлежит быть. А уж причину для крика всегда можно сыскать. Должен ведь быть порядок.
«Вестфаль, дружище, неужто вы не сообразили, что после запрещения партии вас опять зацапают? Почему вы не махнули туда? Уж за год-то могли бы собраться».
«Проживание в правовом государстве имеет свою прелесть, господин вахмистр».
«Ну, коли так, располагайтесь как дома».
За ним с грохотом захлопнулась дверь, и что-то неотвратимое было в этом грохоте. Никогда прежде Вестфаль не ощущал этого с такой очевидностью. Он словно оказался на подступах к смерти.
Ему стало страшно. Впервые, да, пожалуй, впервые за все шестьдесят лет жизни, подумал он. На деле ему, разумеется, доводилось испытывать страх. Вся его жизнь была непрерывным чередованием освобождений и арестов. Возможно — такая мысль уже приходила ему в голову, и он не раз отгонял ее, — возможно, Ротмистр прав. Надо было уехать сразу же, после запрещения. Он ведь знал, что свобода для него ненадолго. Что любой прокурор Федеративной Республики может в любой момент по собственному почину упечь его, в тюрьму. Он уже оплатил свое право на свободу десятью годами концлагеря, новым арестом, судебным процессом и тюрьмой в этой проклятой, в этой любимой Германии, в «здесь», противопоставленном понятию «там». Для него, старого затравленного Вестфаля, которого травили при Гинденбурге, травили при Гитлере и снова травят при Аденауэре, для него отъезд «туда» означал право на отдых, на спокойную жизнь у дочери Рут и ничем не омраченную свободу в течение немногих еще оставшихся ему лет.
Все было сплавлено воедино, хотя раньше он не сознавал этого, его страх и его надежда, выключенность из жизни в стенах одиночки, и жажда жизни, и желание, заманчивое желание отдохнуть. Но с той минуты, когда он сделал свое открытие, у него появилось нечто, на чем можно было сосредоточить мысли. Ибо лишь одна причина могла вызывать у него отчаяние, даже депрессию: невозможность действовать, бездейственное ожидание, необходимость надеяться на действия других.
Вспыхнул красный свет. Рут пересекла уже две улицы, а может, и три — с одной целью: перейти площадь от Дворца правосудия к Королевским воротам. Теперь она стояла, зажатая между женщиной и ребенком, чувствовала с одной стороны потное тело женщины, с другой — прикосновение волос ребенка и чье-то дыхание у себя на шее. Все молчали. Глядели только на машины, на вытянутый, запутанный клубок песочного, красного, черного, кремового цвета: его разматывал зеленый свет и опять сматывал красный.
Еще никогда Рут не была так одинока.
Загорелось: «Идите». Ее вытолкали вперед, на мостовую, и она дала увлечь себя, занятая мыслями об отце, ради которого она приехала в эту страну, в этот город, и чуть не попала к самому министру юстиции, памятуя наставления адвоката: «Не уступать».
Она двигалась слишком медленно для автоматически регулируемого светофора, только она подошла к островку безопасности, на противоположной стороне вспыхнуло красное «Стойте». Теперь она стояла свободно и одиноко, в нескольких шагах от женщины, что стояла здесь и два часа назад, бессмысленно, тщетно, со смешным белым плакатом на груди: «Очнитесь». Сумка с газетами «Сторожевая вышка» была у нее прислонена к правой ноге.
А плакат на груди женщины — во всяком случае, так думала Рут — мог бы содержать другую надпись: «Мисс Сторожевая вышка». Так она его выставляла.
«Идите». Она слишком быстро сдалась. Если бы они грубили. Но они держались с безупречной вежливостью.
«Откуда вы прибыли?»
«Из Халленбаха».
«Ах, из зоны. Что вам угодно?»
«Я к министру».
О борьбе добра со злом и победе добра как конечной цели борьбы на примере деятельности иностранных разведок. О фантастическом полете космонавтов-землян на планету Зоря другой, не Солнечной системы и угоне ими инопланетного космического корабля многоразового действия. Смерть женщины в пасти удава и победа человека над чудовищем.
Россия, наши дни. С началом пандемии в тихом провинциальном Шахтинске создается партия антиваксеров, которая завладевает умами горожан и успешно противостоит массовой вакцинации. Но главный редактор местной газеты Бабушкин придумывает, как переломить ситуацию, и антиваксеры стремительно начинают терять свое влияние. В ответ руководство партии решает отомстить редактору, и он погибает в ходе операции отмщения. А оказавшийся случайно в центре событий незадачливый убийца Бабушкина, безработный пьяница Олег Кузнецов, тоже должен умереть.
Ремонт загородного домика, купленного автором для семейного отдыха на природе, становится сюжетной канвой для прекрасно написанного эссе о природе и наших отношениях с ней. На прилегающем участке, а также в стенах, полу и потолке старого коттеджа рассказчица встречает множество животных: пчел, муравьев, лис, белок, дроздов, барсуков и многих других – всех тех, для кого это место является домом. Эти встречи заставляют автора задуматься о роли животных в нашем мире. Нина Бёртон, поэтесса и писатель, лауреат Августовской премии 2016 года за лучшее нон-фикшен-произведение, сплетает в едином повествовании научные факты и личные наблюдения, чтобы заставить читателей увидеть жизнь в ее многочисленных проявлениях. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
В этой книге собраны рассказы о боевых буднях иранских солдат и офицеров в период Ирано-иракской войны (1980—1988). Тяжёлые бои идут на многих участках фронта, враг силён, но иранцы каждый день проявляют отвагу и героизм, защищая свою родину.
В книгу вошли повести и рассказы о Великой Отечественной войне, о том, как сложились судьбы героев в мирное время. Автор рассказывает о битве под Москвой, обороне Таллина, о боях на Карельском перешейке.