Прощание - [10]

До московского совещания оставалось совсем уже мало времени. «Готово? Ну и как оно, прошлое, в свете новейших достижений?» — блестя глазами, спросил Михальчук, когда Александр Петрович принес ему текст. «Так же, как и в сороковом. За океаном делают то же, что делали мы. И с тем же отсутствием результата. Похоже, тут усердием не обойдешься. Либо мы все шли в тупик, либо, чтобы пробить барьер, нужен какой-то момент озарения». — «Так за чем дело стало? — Михальчук улыбнулся. — Знаешь, как называл тебя старик Кромов? Обыкновенный гений». — «Трепло ты», — попробовал отмахнуться Котельников. Но Михальчук, животом навалившись на стол, пробуравил его глазами: «Нет, Сашенька, он был прав. Поэтому я в тебя и вцепился». Котельников усмехнулся: «Напрасно. От меня толку не будет. Устал». — «Ну, усталый ты тоже неплох, — Михальчук весело подмигнул — А кроме того, вы, гении, непредсказуемы. Черт тебя знает, что еще выкинешь лет через десять!»

В этот день, выйдя из института, он вдруг увидел впереди Ольгу Степановну, догнал ее, взял под руку, а потом, на углу, купил ей букетик фиалок — точно такой же (странно, но время фиалок все продолжалось), как был приколот к жакету Анны Евгеньевны. «Не думайте, что это просто цветы — это взятка, чтобы вы палец в чернилах держали, когда я буду дрожать перед академиками», — сказал он, отчасти в шутку, а отчасти опасаясь, как бы Ольга Степановна по своей кроткой наивности не приняла цветочное подношение за что-то серьезное. Но когда он вернулся из Москвы (заседание, как и должно было, обернулось пустой говорильней) и Ольга Степановна с гордостью показала ему густо-лиловый палец, то не подумал «феноменально глупа», или «не по летам инфантильна», или еще что-нибудь, столь же разумное и подобающее случаю, а умилился всерьез и очень подробно рассказал ей, «как все было».

Летом, в конце июня, когда они вместе гуляли на Островах, он впервые подумал отчетливо: «А почему бы и нет? Всё ведь скорее „за“, чем „против“. И возраст у нее подходящий, и решено будет сразу много проблем». Он повернул к себе ее голову. Ее голубые глаза смотрели доверчиво и испуганно; и просяще. Губы были какие-то удивительно мягкие, и волосы мягкие, и очень нежной была молочная кожа плеча, а сердце испуганно колотилось. «Ну что ты, зайчишка?» — сказал ей Котельников и понял, что никогда, пожалуй, не относился к женщине вот так. Он вспомнил ее с завязанным горлом. Хрупкость и беззащитность. Она была первой за долгие годы женщиной, которая не пугала, не вызывала желания обороняться, и он неожиданно понял, что да, хочет идти по жизни рядом с этим забавным, слабым и милым существом. Подавить это желание было нетрудно. Но стоило ли? Чем, собственно говоря, мог быть чреват такой брак? Мягкая и, как оказалось при более близком знакомстве, вовсе не глупая женщина. Отчетливо хочет замуж; будет, скорее всего, хорошей женой и хорошей матерью его детям. Котельников на минуту нахмурился. В самом ли деле он хочет детей? Вернувшись из армии, он, правда, ясно определял свое будущее словами «женитьба», «дети», «семья», но был ли он вполне искренен в те моменты — точнее, осознавал ли весь смысл скрывавшегося за этими внешне простыми словами?

Он медлил какое-то время, боясь опрометчивого решения. Потом однажды вспомнились похороны отца. Жаркий день, синее небо. Провожающих было немало, но почему-то они смотрелись на кладбище маленькой серой кучкой. Он снова увидел все это словно со стороны и вдруг сказал вслух: «Я хочу иметь сына». И все-таки сделать решительный шаг было трудно. Что-то мешало. Уж не соседство ли Анны Евгеньевны? Как-то вечером он постучал к ней. Она была дома и, улыбнувшись, провела гостя в комнату. На круглом столе под низко висящей лампой разложены листы с эскизами, краски, кисточки. «Я помешал вам?» — «Нисколько. Я как раз собиралась передохнуть. Хотите рюмку напареули?» — «Да, с удовольствием». Плавными точными движениями она расставила ка столе рюмки, тарелку с печеньем, вино. Сколько в ней женственности и сколько силы. «Расскажите о вашем муже», — неожиданно попросил он. Она как будто не удивилась. «Его убили в декабре сорок первого. Мы поженились студентами. Вскоре стало понятно, что этот брак — ненадолго. Ссор не было: было какое-то постоянное напряжение. И разрешилось оно двухлетней разлукой. Его отправили на Урал, а я с ним не поехала. Но когда он вернулся, у нас был настоящий медовый месяц длиною в год. Прекрасный медовый месяц, который, однако, не мешал понимать, что пройдет сколько-то времени и мы все же расстанемся. Потом началась война. Он ушел, ушел, зная, что не вернется. Так оно и случилось». — «Экая вы инфернальная женщина», — растерянно выговорил Котельников. Хотел, чтобы вышло с иронией, но получилось с опаской. Ситуация складывалась дурацкая. Анна Евгеньевна, похоже, забавлялась его сомнениями, мучительным непониманием, как ему быть. Свободная, готовая к любому повороту событий, она была так хороша, что хотелось отключить все тормоза и предохранительные системы, разбежаться, нырнуть. Но трезвый голос предупреждал: «Осторожно. Подумай». И он не мог не прислушаться: этот роман способен был затянуть его, лишить сил, нужных, чтобы построить дом и вырастать детей. «У вас торжественное лицо, — ее голос звучал насмешливо и спокойно. — По-моему, вы приняли какое-то решение». — «Да, — подтвердил Котельников. — Вы пожелаете мне счастья?» Она кивнула, показала, чтобы он наполнил рюмки, и выпила свою до дна: «Пусть все получится так, как вы задумали!»