Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха - [112]

Влад предчувствовал, ожидал, даже знал наверняка, что разговор с начальством не пройдет ему даром и что день возмездия близок, но, когда это вдруг случилось, он растерялся. В городишке вроде Краснодара такие статейки подводили черту под биографией человека. Круг замкнулся.

Много позднее, среди хулы и ругательств куда большего масштаба, он скептически посмеется над своими тогдашними страхами, но в то утро, наедине с Есьманом, ему было не до смеха. Его бесцеремонно загоняли в угол, лишив при этом возможности сопротивляться, потому что противник оказался безлик и невидим, а стена позади призрачна и неверна. Ему не предлагалось даже капитуляции…

Вас бы мне в те поры рядом, Андрей Дмитриевич, дорогой товарищ Сахаров, но до этого еще идти и идти!..

— Что ты думаешь делать? — Горбун с тревогой следил за его лихорадочным одеванием. — Куда пойдешь?

— Еще не знаю.

— Не наломай дров.

— Постараюсь.

— Пойдем вместе?

— Это зачем?

— Веселее…

— А как же насчет «гигиены души»?

— Смотри…

Есьман еще неуверенно, словно ожидая, что Влад передумает, потоптался у порога, но тому в эту минуту было не до его тревог и сочувствия, и он, убедившись в этом, бесшумно исчез за дверью.

Требовалось одуматься, прийти в себя, собраться с мыслями, чтобы принять необходимое решение. Влад без цели и направления кружил по городским окраинам, инстинктивно сторонился центра, боясь встретить кого-нибудь из знакомых. Это было бы сейчас для Влада нестерпимее всего. Но увернуться от такой встречи ему все же не удалось.

Из полутьмы винного погреба на самой окраине перед ним вдруг выделился Жора Завалов, уже вполпьяна.

— Герою дня, наше вам с кисточкой! — Тот бросился к нему с распростертыми объятиями. — Чего смурной такой! — Он уже знал обо всем. — Плюнь и разотри. Меня, помню, в Ростове так расчихвостили, что будь здоров. Делов куча! На всякий чих не наздравствуешься, всем мудакам не угодишь. Пойдем-ка лучше со мной. У нас нынче «Сирано», премьерная бодяга, значит, гульба будет. Выпьем, девочек возьмем, «тяни-толкая» устроим, а! Кстати, посмотришь, каков я «Сирано». Маэстро, за мной!

Владу вдруг стало все безразлично: в театр, так в театр, плевать ему на всех с высокой колокольни; Бог не выдаст — свинья не съест! Глядишь, эта маленькая разрядка отвлечет его, поможет ему рассеяться, обрести равновесие.

Тот слегка (все-таки спектакль!) покуролесил еще по злачным местам, таская Влада за собой и потчуя его варварским набором от мускателя до пива включительно, пока они добрались до театра, где актер заметно отрезвел и подобрался:

— Ну, пожелай мне, а я пошлю тебя к черту, глядишь, у тебя рука счастливая… Господи, благослови!..

Влад, хоть и сам, в известной, конечно, степени, занимался театром, любил сцену, знал кое-какие нехитрые ее секреты, но так, до седых волос, и не смог постичь тайну этого преображения. Еще полчаса тому назад, казалось свинцово пьяный, актер задыхался на подмостках от безответной любви и язвительной ярости, заставляя зал задыхаться и мучиться вместе с ним. Черт бы тебя побрал, Завалов! И храни тебя Бог!

Но Влад еще не знал, какой удар ждет его впереди. Когда занавес медленно сошелся и вслед за финалом обрушились аплодисменты, он, сидя в глубине ложи, непроизвольно обвел взглядом гремящие овациями ряды и вдруг замер и помертвел, а сердце обморочно устремилось в бездну: на противоположной стороне партера, в третьем ряду, касаясь плечом знакомого ему красавца, которого он впервые увидел с ней тогда, в ресторане, стояла она, и глаза ее, обращенные к спутнику снизу вверх, сияли радостью и счастливым томлением, а тот в свою очередь обдавал ее сверху снисходительной удовлетворенностью. Боже, Боже мої% спаси меня от безумия, спаси!

С горьким комком в горле, полузадохшийся от обиды и слез, Влад бросился на выход. В ночь, в ночь, в ночь! Он не видел впереди себя ничего, кроме радужного кружева в полной темноте. Кто-то окликал его, звал, но он, не оборачиваясь, падал в темноту и этот горестный полет в нем уже невозможно было остановить. Явь сговорилась против него. Его добивали, как добивают в трудном пути безнадежно больных или раненых. Ляля, Ляля, зачем же ты меня так?

Молчанье.

14

Отчаянье несло Влада сквозь поздний вечер глубокой осени вокруг квартала, где на углу Сенной и Орджоникидзе стоял одноэтажный, красного кирпича дом, в котором она жила. Влад и сам не смог бы дать себе отчета, на что он надеялся, почему уверил себя, что она выйдет? Одно лишь наитие диктовало ему это почти бессмысленное ожидание: она должна, она обязана была выйти! Владу казалось, что нестерпимое жжение, испепелявшее его изнутри, не могло не передаться ей сейчас, иначе на земле просто нет справедливости! У него было такое ощущение, будто он ходит по краю пропасти с единственным светящимся в глубине пятном — четким проемом ее окна. Загляни в бездну!

Много воды утечет в блистающих вечностью реках времени, прежде чем Влад поймет простейшую из мужских истин: не гонись за уходящей женщиной — не догонишь. Ты становишься ее тенью, она уже не видит тебя. Ты в синий плащ печально завернулась…

Горчичное зерно его веры вознаградило Влада. Чудо случилось. Она вышла. Не здороваясь и глядя в сторону, сказала: