Прощание - [152]

— Тут без логарифмической линейки не обойтись! — сетует старик и спрашивает нормальным голосом: — Ты еще поддерживаешь контакты с Симоной?

— Спорадически.

— И что она делает теперь?

— Магазины игрушек, я тебе уже говорил, затем недвижимость, антиквариат, гостиничный менеджмент, всего и не перечислишь. Города она также меняет постоянно.

И тут я замечаю, как я ослабляю контроль над своей злостью к пытаюсь смягчить ток:

— Возможно, мне следовало бы смотреть на это так: Симона — дитя войны. Ее юность была чем угодно, но только не нормальной. Я бы сказал, что она меченная войной. Такими, в сущности, являемся все мы — меченые, сломанные — или как там еще. — Старик согласно кивает, а я продолжаю говорить: — И вот наше короткое счастливое существование довольно быстро превратилось в ад, потому что везде проглядывали обман и ложь и даже твердой почвы под ногами больше не было. Чего у Симоны не отнимешь, так это сверхактивную фантазию, направленную во зло.

— Нда… — говорит старик, в то время когда мы маленькими глотками допиваем остатки виски, а затем он еще раз говорит: — Нда, ну а теперь наверно пора спать. Ты, правда, можешь поспать завтра, нет, сегодня, в самолете.

— А тебе не нужно будет принимать гостей.

* * *

«Трапеза перед казнью», думаю я, усаживаясь в столовой за привычный стол, за которым сидят старик и шеф. Что за бредовая идея покинуть корабль. В одиночку через Африку! Что я потерял среди негров?

Так как старик слегка озабоченно смотрит на меня со стороны, то я говорю:

— Надеюсь, со мной не случится такое, что я опять заговорю о «неграх». Сразу же после войны со мной произошел неприятный случай, когда в одной берлинской галерее черный музыкант великолепно играл «рег», и, когда он сделал паузу, я спросил: «Почему негр не играет?» Я получил нахлобучку от хозяйки галереи: «Нельзя говорить „негр“!» — набросилась она на меня. Тогда я повторил: «Почему не играет господин негр?»

— Это же отдельная раса, — говорит шеф. — Ведь говорят же индеец об индейце — или нет?

— В наши дни, — добродушно говорит старик, — вероятно, корректнее будет говорить «господин индеец»… Ты все свои вещи собрал? — спрашивает он меня теперь уже чуть ли не в третий раз.

— Да, совсем небольшой багаж. Могу ли я то, что я не в состоянии взять с собой, оставить в моей каюте?

— Я сейчас же распоряжусь, чтобы ее закрыли, а потом все отошлю тебе домой.

Я еще раз обхожу всех по очереди и прощаюсь, спускаюсь также к китайцам, которым я все же, несмотря на то, что старик сказал, что они не ждут никакой благодарности, сунул в руки по банкноте, — многочисленные поклоны, много добрых пожеланий. Они мне пригодятся.

Когда старик видит, как я бегаю по палубе, он говорит:

— У тебя еще есть время. Сейчас стюард, делает, вероятно, последние приготовления, мы еще можем выпить у меня чаю.

— Хорошая идея!

В то время, когда мы потягиваем наш чай с ромом, я собираюсь с духом и говорю:

— Я рассказал тебе почти все о моей жизни, но я не слышал от тебя, как шли твои дела дальше в Южной Америке. Не мог бы ты все же — пусть быстро — рассказать об этом?

— Могу. Да и рассказывать-то почти нечего, — говорит старик, но сразу же замолкает.

— Под конец ты получил патент «капитана дальнего плавания», — помогаю я ему. — А потом ты перешел к Круппу?

— Нет, не сразу к Круппу. Я нанялся на один корабль такого же типа, как и у моего тестя.

— Как он назывался?

— «Мореход».

— «Мореход»? Поэтично!

— У меня даже остались его фотографии, которые я мог бы показать тебе. «Мореход» плавал по годовому контракту в Карибском море под немецким флагом. Сначала я заменял первого штурмана, сначала нужно было набраться опыта. У них плавали два штурмана. На одном из судов пароходства «Хорн» я добрался в качестве пассажира до Порт-оф-Спейн на острове Тринидад. Туда пришел корабль «Мореход». Так было запланировано по времени. Корабль перевозил лесоматериалы из Никарагуа, которые он разгружал в Порт-оф-Спейне. Там я поднялся на борт, произошла замена, а через четыре или пять месяцев я стал капитаном, заменив капитана, который ушел в отпуск. Но потом он ушел со службы и преподает в Бремерхафене в академии судоходства.

— Как долго ты этим занимался?

— Целый год.

— А затем ты перешел к Круппу?

— Нет, еще нет. Между тем в этот карибский период на корабль прибыла из Буэнос-Айреса моя жена. Наш второй сын уже родился. Моя жена приехала по причинам личного характера: с одной стороны, чтобы повидаться, а с другой — для обсуждения семейных вопросов, как нам быть дальше. Она поднялась на борт в Кюрасао.

— А дети?

— Были в хороших руках — у родителей жены.

— Вот тогда ты познакомился со всеми этими чудесными карибскими портами?

— Да, но у нас были рейсы и в Северную Америку — на Восточное побережье до Вирджинии. В Саванне, например, было очень красиво. На корабле не было кондиционеров. Так удобно, как теперь, тогда не было, но в то время мы были в нашем лучшем возрасте, так что я провел с моей женой прекрасное время. Мы использовали каждый час, когда можно было оставить корабль, чтобы что-то увидеть. Много раз мы были в Гаване.

— На Кубе?

— Да, в сахарных гаванях на Кубе, мы видели их все. Мы перевозили очень много сахара в Северную Америку, а обратно или с промышленными, или штучными товарами для Кубы. Из-за детей мы тогда решили вернуться в Германию. Когда мой контракт закончился, а корабль находился как раз на родине, я уволился. Так как я хотел провести в Германии больше времени, то согласился принять на себя надзор за строительством последовательно двух кораблей, которые были несколько большими и принадлежали компании «МакГрегор».