Прощальный фокус - [9]

– А ты не думаешь, что, может быть, это потому, что с ним… – Она помолчала, разжала пальцы. В руках ее ничего не было. – Произошло что-то нехорошее?

– Что именно?

– Ну, не знаю, – сказала мать, – Но он был всегда таким душевным мальчиком, так хотел любви и тепла. А что если эти Феттерсы отвергли его? Выгнали его из дома за то, что он был гомосексуалистом. Вряд ли жители Аллайанса в Небраске отличаются особой терпимостью.

Подобное Сабине в голову не приходило. Откинувшись на спинку кресла, она глядела, как официантка ставит перед ней тарелку перлового супа с грибами и два кнедлика, с виду очень аппетитных – в мягком золотистом свете, падавшем через стекла искусственного витража на потолке, они так и сияли. Сабина поблагодарила официантку, но есть что-то расхотелось.

– Вот он и постарался забыть прошлое, – говорила мать. – Потому и врал – да, это было, конечно, нехорошо. Но эти люди, как я думаю, плохо обошлись с ним, иначе он никогда не вычеркнул бы их из своей жизни. На мой взгляд, весьма примечательно, что деньги, он им все же оставил, деньги, которые по праву должны были бы перейти к тебе.

– Перестань, пожалуйста! – Сабина замахала руками. – Он мне и так завещал столько, что истратить невозможно.

Отец Сабины глубоко, печально вздохнул:

– А может, тут дело и в другом.

Он долгие годы работал на Си-би-эс редактором новостей и много мог рассказать о том, как пара-другая перестановок в сюжете способны изменить финал.

– Возможно, это последствия какой-то травмы.

– Травмы? – удивилась Сабина.

– Ну да, такое случается, – нехотя пояснил отец, потирая затылок. – Может, что-то произошло, когда он был еще мальчишкой.

Господи, как бы возмутился Парсифаль подобным предположениям, подумала Сабина. «Ты и твои родители сидите в уютном ресторане и гадаете, запускал кто-нибудь руку мне в штаны, когда я был ребенком, или не запускал?!»

Сабина вновь заглянула в текст, который и без того уже выучила наизусть: миссис Альберт и Альбертина, но никакого Альберта.

– Даже подумать страшно, – сказала мать.

Сабине стало стыдно от того, что она не вступилась за Парсифаля, не кинулась на его защиту. Она не разделяла родительскую версию событий – по их мнению, достаточно достоверную, хоть и ужасную. Сабине казалось, что отец и мать лишь подобрались к правде, уловили ее общие очертания. Кто-то в Небраске сделал Парсифалю что-то дурное. Настолько дурное, что тот даже говорить об этом не мог.

– Так что вы думаете? Стоит мне им позвонить? – спросила она.

– Но разве не для этого ты платишь адвокату? – сказала мать. – Зачем тебе тратить свое время на таких людей? Совершенно ясно, что Парсифаль не хотел, чтобы ты с ними общалась, а желания его следует уважать. Не надо тебе с ними знаться.

Отец согласно кивнул и подцепил с тарелки дочери стынущий картофельный кнедлик.

Сабина была благодарна родителям. В который раз она заставляла их разбираться в вопросах, в которых и сама-то разобраться не могла. Они хотели, чтобы она стала архитектором, а вместо этого она клеила макеты для девелоперов, осваивающих участки за городом. Они думали, что с ее внешностью она сумеет заключить выгодный брак, а вместо этого она посвятила жизнь мужчине-гомосексуалисту.

Сколько лет они воевали с ней, страдали, не разговаривали, но теперь все это отошло далеко в прошлое, все резкие слова были прощены и забыты. Парсифаль приходил к ним на каждый шабат, на каждый Песах и День благодарения. У него было свое место за столом, и на столе всегда были печенья макарон, потому что однажды он обронил, что обожает их. Парсифаль помогал матери Сабины клеить обои на кухне и научил ее отца крайне хитроумному карточному фокусу, которым тот потом восхищал и озадачивал друзей. На свадьбе родители Сабины стояли вместе с ними под хупой и плакали, если и не от счастья, то уж от любви наверняка. Обстоятельств их брака, твердила мать, они не одобряют, но избранник дочери им нравился всегда.

– Мы не уйдем отсюда, пока ты что-нибудь не съешь, – сказала мать Сабине. – Если будешь продолжать так себя вести, ты попросту растаешь.

Мимо скользили официантки с кофейниками. Дарили старикам отраду и счастье. Метрдотель принес Сабине кусок шоколадного торта, который она не просила, и дал понять, что она может оставаться за столом хоть до скончания века.

Вечером Роджер заверил ее по телефону, что он согласен – никаких проблем, пообщаться с родными Парсифаля с тем же успехом может и он.

– Но что если они пожелают связаться с вами?

– Не пожелают, – сказала Сабина. – Кому охота бередить старые раны!

– Но я должен знать, как себя вести, если они попросят меня об этом.

На задней обложке телефонной книги Сабина рисовала черный цилиндр. Немного подумав, она поместила туда Кроля.

– Ну, если попросят, – она прикусила кончик ручки, – ответьте им «да», но они не попросят.

– Вы так в этом уверены, – протянул Роджер.

– Да, уверена, – подтвердила Сабина.

Когда Сабине было девятнадцать и ее живо интересовала семейная история Парсифаля, его мать представлялась ей исключительной красавицей, этакой трагической героиней. Густые черные волосы небрежно заколоты, длинные ноги, со вкусом подобранные золотые украшения и звучный искренний смех. У нее были глаза Парсифаля – чуть раскосые, голубые, как у собаки-хаски, окаймленные стрелами черных ресниц. Вот она сидит, поджав под себя одну ногу, на переднем сиденье машины, в которой семья едет в Дартмут – повидаться с сыном. Все вместе вслух разгадывают кроссворд.