Прощальный фокус - [40]

Дорогая Сабина!

Огромное спасибо за то чудесное время, что мы провели в Лос-Анджелесе. Мы с Берти до сих пор всем друзьям и знакомым рассказываем, как мы повеселились. Посылаю вам фотографии. Я вышла ужасно, но вы с Берти, по-моему, очень милые. Да и разве можете вы плохо получиться на фотографии! Шлю вам также фотографию Гая, которая мне всегда очень нравилась. Подумала, что вас она порадует.

Я по-прежнему считаю, что вам стоит приехать в Аллайанс. Дожидаться свадьбы Берти – ни к чему. Приезжайте прямо сейчас, остановитесь у нас. Места в доме полно. Мне кажется, вы горюете сильней, чем вам кажется, и лучше вам сейчас одной не сидеть. Может, не мне вам давать советы, но для меня вы теперь все равно как дочь, и, окажись на вашем месте Китти или Берти, я бы сказала им то же самое и была бы права.

Так что не сомневайтесь, вы будете у нас желанной гостьей. А пока еще раз благодарю вас за то, что не пожалели на нас время, и за снимки, которым Китти была очень рада.

Любящие вас Берти и я, Дот.

Почерк детский, как у школьницы, – буквы ровные, округлые. Тот же почерк, что на открытке, отправленной Парсифалю в исправительное заведение, и на обороте фотографий. Когда же это они успели повеселиться в Лос-Анджелесе? Сабина такого не помнила.

– Они тебе только хуже сделали, – сказала мать Сабины в воскресенье у «Кантера».

Они сидели у стойки, и Сабина глазела на выставленные в витрине стаканчики с фруктовым салатом, половинки грейпфрутов, дыньки-канталупы с тщательно вычищенными сердцевинами – все запаковано в прозрачную пленку. Пробегавшей мимо официантке мать Сабины еле слышно шепнула: «Хрен!» Та заговорщически кивнула и продолжила свой путь.

– Теперь тебе стало еще грустнее.

– Вовсе нет, – возразила Сабина. – Мне грустно точно так же, как раньше.

– Ни к чему им было приезжать!

Отец Сабины с видом молчаливого одобрения помешивал ложечкой в чашке черного кофе, охлаждая его.

– Мне надо было познакомить вас с ними. Напрасно я этого не сделала. Вам бы они понравились. Для меня самой это было полной неожиданностью, но, уверяю вас, Феттерсы – очень приличные люди.

– Приличные матери не отправляют своих сыновей в детскую колонию за гомосексуализм! – Раньше, когда Парсифаль был жив, мать всегда понижала голос на слове «гомосексуализм», но теперь, когда гомосексуализм оказался источником его несчастий, произносила это слово четко и даже, как казалось Сабине, подчеркнуто громко. – Разумеется, растить ребенка, который не является гомосексуалистом, гораздо проще, не спорю, но, если бы подобное случилось с моим сыном, я бы любила его, а не мучила! А то, как обошлись с бедным Парсифалем, это чистое варварство! Любящая мать не пошлет своего сына на муки!

Сабина вздохнула. Меньше всего она собиралась вступаться за исправительное заведение для мальчиков в Небраске.

– Ужасно, знаю. Но, только думаю, тогда было другое время, и надо это учитывать. Понятно, это ее не извиняет, но вряд ли она понимала, что делает и к чему это приведет.

– Шестьдесят шестой год – это не Средневековье! Мы жили тогда и отвечали за свои поступки!

Они сидели в семейном молчании, слушая привычные звуки: бряканье о блюдца чашек из толстого фарфора, стук вилок о тарелки, звон кубиков льда о край стакана и несущиеся отовсюду, со всех сторон голоса. Связные предложения разобрать было невозможно, но слова, освобожденные от ига грамматики, сливались со звоном столовых приборов, превращаясь в своего рода музыку. Над столом протянулась рука, и возле тарелки Сабининой матери возникла серебристая чашечка с хреном.

– Я думала… – Сабина опустила глаза. – Может, стоит съездить к ним, погостить?

Строго говоря, подумала она об этом только сейчас.

Отец Сабины опустил нож, которым намазывал джем на ломтик хлеба.

– Съездить в Небраску?

– Мне еще много чего нужно выяснить. О Парсифале. Я ведь еще столько о нем не знаю. – Сабина говорила скороговоркой, тихо, и родители подались вперед. – Думаешь, что знаешь человека, знаешь лучше, чем кого бы то ни было, и вдруг – вот это… – Она обвела руками стол, как будто именно на нем и расположились все неожиданные открытия. – Что, если бы ты вдруг узнала, что папа вовсе не такой, каким ты его считала? Что он был женат до тебя, что у него есть дети, о которых ты понятия не имела? Что, разве не было бы тебе любопытно?

Отец вначале словно оторопел, а затем сконфузился. Но прежде, чем он успел открыть рот, мать воскликнула:

– О твоем отце я знаю все! Да как ты вообще могла такое подумать!

– Я хочу знать, что там произошло, – сказала Сабина.

– А он не хотел, чтоб ты это знала, – возразила мать.

– Но теперь-то я знаю. Пусть и не все.

– Не надо было тебе видеться с ними!

Закрыв глаза, Сабина откинулась на спинку стула.

– Я с ними уже увиделась, и хватит об этом.

Как бы ни злилась она на родителей, Сабине все равно было стыдно так с ними разговаривать.

Мать резко отодвинула тарелку и обеими руками оперлась о стол.

– Послушай меня, Сабина. Ты состояла в долгих и очень необычных отношениях с очень хорошим человеком, но сейчас это в прошлом. Смерть Парсифаля – большое несчастье, и нам будет очень его не хватать, однако ты уже не девочка. Хватит растрачивать свои годы попусту. Оставь в покое мертвецов! – Она легонько шлепнула ладонями по столу, словно говоря «довольно». – Оставь в покое мертвецов! Больше мне тебе посоветовать нечего.