Прорывая мрак времён - [3]

Первый раз за месяц на улице после воскрешения. «Клиническая смерть» — так написано в справке. Как хорошо, что нет телевизионщиков, а то вспышки, съёмки, интервью достали за это время. Папарацци перестали интересоваться, когда врачи заверили: «Выходцева Екатерина — не уникальный случай. Такое случается, правда, крайне редко». Привели уйму других, более значимых примеров, отбив к ней ажиотаж. Хотя они всё же помучили с недельку, а потом шумиха утихла.

На душе тревожно. Хочется озираться, чего-то высматривать. Застоялый, жаркий воздух тяжестью и сухостью лишь ухудшает самочувствие. Впрочем, в городе, как всегда — чего удивляться? — Ростов летом безжалостен.

А вот и предки! Радости не прибавляется. Нет, конечно, хорошо, что приехали, но ощущения странные. Словно чужие… Навязчивое внимание угнетает, вынуждает делать то, чего не хочется. Так успокоиться! Любимые приближаются.

Перескакивая через ступеньки, бежит отец — худощавый, долговязый. В бежевых льняных брюках и развевающейся рубашке с коротким рукавом. На бледном, осунувшемся лице светятся зелёные глаза. Мать за ним не поспевает — фиалкового цвета шпильки и короткое платье в тон, всё же не созданы для бега. Высоченные каблуки звонко цокают по цементной лестнице, отдаваясь болью в голове.

— Доча… доча… — машет мама.

Невысокая стройная блондинка с аристократическими чертами лица. Голубые глаза и губы слегка подчёркнуты неяркой косметикой. Волосы в идеально уложенной стрижке каре. Мать всегда следит за собой, чему и учила дочь с детства.

— Девочка моя, — отец, подскочив, сжимает в объятиях. Видно, что переживает — вон как плохо выглядит.

— Па… всё отлично! — Катя морщится. Пятнадцать лет, а тискают словно ребенка. От стыда сгореть недолго.

— Прости! — берёт себя в руки папа и чуть отступает: — Рад, что ты…

— Доча… — мать давится слезами.

Боже! Катя закусывает губу — диссонанс видеть зарёванное лицо выглядящей с иголочки женщины.

— Ма, перестань, — передёргивает плечами и смущенно оглядывается. Мужчины, женщины снуют в дверях приёмного покоя. Некоторые косятся, а большая часть пробегает мимо, не обращая внимания. Всё равно неудобно. Родители приехали забрать и так себя ведут. Не маленькая уже!

— На нас все смотрят. Мне стыдно.

Мать смахивает пальцем слезу и укоризненно качает головой:

— Как ты похудела, — цепкий взгляд скользит сверху вниз. Катя непроизвольно обхватывает плечи руками. Мама брезгливо поправляет рукав её кремовой футболки: — Посмотри, на тебе всё висит, как на вешалке.

— Пойдёт, — шикает Катя, одёрнув подол бордовой юбки-карандаш в тонкую полоску.

— Почему не разрешила забрать из палаты?

— Потому что взрослая, — уставляется в пол, рассматривая пёстрые туфли-лодочки. — Мне неудобно, что вы всё время сидите в палате. Я жива! Хватит на меня так смотреть.

Поднимает глаза и снова морщится — мать вновь ревёт. Только натянуто, что ли… Как неумелая актриса, исполняющая роль и выдавливающая из себя слёзы. Отец нежно её обнимает и легко касается губами лба:

— Ч-ш-ш, милая. У неё возраст — взрослая, — успокаивает ласково. — Себя вспомни, — ненавязчиво кивает на машину: — Пошли, Катюнь. Твои вещи уже в багажнике. Домой! Врачи сказали, что на улице нужно бывать часто, но недолго.

За что люблю папу, всегда трезво мыслит, чувства не напоказ. Если сказал: «Сделаю», кровь из носу — сделает! Единственное, почти всегда на работе — лаборатория, пробирки, исследования. Может месяцами над опытами корпеть. Вот тогда скучно и одиноко, а дома — хоть удавиться. Мама всё накипевшее, ясное дело, выливает на того, кто под рукой. Достаётся часто. Нет, не бьёт, но… Она, конечно, тоже хорошая, но когда не в духе, рядом лучше не находиться. Себе дороже станет — обрушит всё недовольство, осудит: и это не так, и это не то. Не так одеваешься, не так смотришь. Куда идёшь? С кем идёшь? Зачем умерла? Замечательный вопрос, даже папа обомлел. Так посмотрел на мать… Хотелось нагрубить: «Ой, так в школу не хотелось! Дай, думаю, для разнообразия умру!» Видимо, поэтому папа и пропадает в лаборатории. Чтобы глупости от мамы не слышать. Вроде любит её, но… отдых нужен.

Не глядя по сторонам, Катя идёт за родителями. Садится в авто и уставляется перед собой. Странно всё, чужое, пугающее. Будто уснула в одном мире — проснулась в другом: раздражительном и назойливом.

— Кать, всё нормально?

Выходцева встречается с обеспокоенным взглядом отца в зеркале заднего вида. Папа управляет машиной, ловко крутя «баранку» и юркая в освободившиеся участки забитой трассы.

— Да, пап… Всё путём! — Катя складывает руки на груди и откидывается на спинку сидения. Мать рядом. Лучше не смотреть — ещё разревётся, а это раздражает, и так голова с самого утра раскалывается, точно звонари на колокольне соревнования устраивают. Врачам не сказала, тогда бы не выпустили: вновь бесчисленные анализы, датчики, уколы. И без того консилиумы собирали — совсем замучили вопросами, тестами. Как, да что случилось? Упала и умерла! Если бы знала, сама диссертацию написала.

Катя смотрит в окно. Всё мельтешит, расплывается, словно глядишь через мокрое стекла. Как на картинках экспрессионистов яркие сливающиеся краски вывесок магазинов, кафешек, салонов, бутиков. Звуки и шумы то обостряются, то умолкают, будто кнопку «громко» включают и выключают. Запахи уплотняются, пугая тошнотворностью. Катя зажмуривается, прислушиваясь к новым, доселе не испытываемым ощущениям.