— Хватит орать!! — вздрогнув от неожиданности, заорал Друг, став пунцовым, как знамя. — Неужели даже в такой день нельзя не изгаляться?! У меня уже ни одного нерва не осталось!
— Картинка красивая, — пояснил Писатель и больше не шутил.
Прекрасная черная лошадь, обузданная, грациозная, настоящая, стояла перед Адъютантом Главнокомандующего, и тот с изумлением разглядывал ее.
— Кто это? — спросил он наконец. Муж Анны с присными, вытянувшись по струнке, молчали.
— Это Рабфак? — спросил Адъютант. Молчание.
— Кто это?! — крикнул Адъютант.
— Марсельеза, — доложил усатый хрипло.
— Вы что: покрасили Марсельезу? — Адъютант потрогал лошадь за бок и почему-то сразу охрип.
— Так точно, — произнес кто-то шепотом.
— Чем?
— Гуталином.
— Но он же пахнет!
Молчание.
— А если Главнокомандующий испачкается? — кричал Адъютант. — Или вы думаете, что он не может отличить коня от кобылы?!
— На этот случай привезен бутафор из Большого театра, — и Адъютанту показали на блюдечке вещь, по которой — если хорошо прилепить — можно сразу отличить коня от кобылы.
— Обстановка, — осмелился выговорить муж Анны. — Виновные наказаны. Бурдюк отправлен обратно. Василий в курсе. Выхода нет.
— Если бы не Василий!.. — прохрипел Адъютант. Отошел на два шага.
Бутафор показал, как будет пристроена «вещь» под хвост. Марсельеза стояла молча, красиво, парадно.
Адъютант ушел к машине, постоял перед дверцей, но больше указаний не давал. Сел. Помолчал. Приказал шоферу:
— В Ленинград!
Лошадь красиво приподняла хвост, красиво повела ноздрями, а двойник мужа Анны выпустил изо рта целый бак задержанного во рту воздуха.
— Ну и что? — сказал Писатель Другу, выходя из писательского дома. — Совсем не больно.
— Скажите судьбе спасибо за то, что у вас есть такие друзья! — сказал Писателю Необратиевский. — Будь моя воля!..
— Он осознает! — суетился Георгий. — А дома я ему еще не то скажу!.. Вас подвезти?
Необратиевский кивнул, подумав, и Георгий побежал к машине.
Писатель с Другом шли по широкому тротуару, и Друг некоторое время торжественно молчал, паря над тротуаром. Потом они завернули за угол, Друг опустился на землю и разразился монологом:
— Весь суд я представлял себе, что будет, если я скажу им то, что думаю. «Уроды! Я не хочу, чтобы моя значимость определялась по тому, как я буду вести себя в день смерти… политбюро! Я хочу жить независимо от величия времени! Я — судьба! Я — личность! И я имею право думать так, как мне дано от Бога, а не так, как велено!» …И как я сдержался? — и смеялся от счастья: он никогда еще не был так красноречив и свободен, как сейчас. Его несло и подбрасывало от того, что он только что совершил подвиг.
— Но как они тебя ненавидят! — продолжал он, незаметно для себя начиная маршировать в ногу с Писателем, который выдувал из сжатых губ радостный военный марш. — Знаешь, почему Георгий назвал тебя посредственностью? А… потому что Необратиевский сказал пред судом: «Покажите мне настоящего гения — и я буду есть на нем огурцы! Но только настоящего! Ненастоящего не показывайте!» И Георгий отыграл… нет, как они… помнишь, ты один раз сказал гени-аль-ную фразу: «Человечество ненавидит запах человека!» Это ге-ни-аль-но!
— Это не я сказал, — Писатель оборвал марш.
— Это ты сказал!
— Это не я! — Писатель повысил голос. — Я повторил!
— А кто сказал?
— А вот это вас на касается, — и Писатель пошел дальше, засунув руки в карманы, чтобы не ударить.
— «Вас»?! — Друг изумился неприязни. — Ничего ты не понял. А ты знаешь, что бы я тебе сказал, если бы был «вас»?! — И даже остановился в азарте. — Я бы сказал: «Слушай, ты, конечно, гений, но ты идиот. Не пиши ты им гениально! Напиши им… интермедию, в конце концов! Им же все равно! Им — все равно!..» Но я так не сказал? И не скажу, — опять догнал и зашагал рядом, и опять почувствовал себя человеком. — Ничего. Время лечит. Главное, что ты опять можешь писать. Ничего.
Они стояли у писательской квартиры.
— Я тебя довел, я спокоен, — сказал Друг, пожимая Писателю руку. — До завтра, — и заставил Писателя трижды поцеловаться с собой.
Писатель резко закрыл за ним дверь, пошел на кухню и вернулся на звонок. Распахнул дверь.
Друг, засунув руки в карманы, стоял перед ним:
— Знаешь что?.. — медленно. — А у тебя есть что-нибудь ненапечатанное?
— Прямо сейчас? — спросил Писатель. Друг вошел в квартиру и прошел к рабочему столу. На столе лежала рукопись, которую читал Адвокат когда-то. Писатель молчал.
Друг вытащил одну руку и листнул рукопись:
— Нет, сейчас читать не буду. Хорошее?
— Нормальное, — ответил Писатель и побледнел.
— Больше ничего нет?
— Больше — ничего.
Друг достал ручку, повернул рукопись лицом к писателю и попросил:
— Напиши: «Посвящается моему другу. Мне». Если я действительно для тебя значу. Если ты — человек, — и опустил глаза, потому что ему стало бы очень больно, если бы ему отказали.
Писатель взял ручку и быстро, быстрее, чтобы Друг наконец ушел, подписал рукопись.
Друг выдохнул счастливо, и на глазах его показались слезы:
— Спасибо, — и опять трижды заставил писателя поцеловаться с собой. — Ты действительно гений. Пойду, а то расплачусь. Сегодня брать не буду: потеряю на радостях. Завтра заеду на таксомоторе!.. — Погрозил пальцем. — И кстати, завезу словарь синонимов, — и еще раз поцеловал.
