Пророки - [23]

Исайя вытаращил глаза, разинул рот и поначалу не мог выговорить ни слова.

— Так это был ты? — наконец произнес он дрожащим голосом. В толк не возьму, чего ж ты мне раньше не сказал? Зачем так долго молчал?

Он шагнул к Амосу вплотную. Тот не двинулся с места.

— Я…

— Ты ведь обещал назвать мне мое имя. Говорил, что слово дал.

— Все ждал, когда ж ты мужчиной станешь. Чего мне с мальчишкой разговоры разговаривать? Ему такой ноши и не снести.

— Ты все это время знал, что это я, и ни словом не обмолвился? — повторял Исайя срывающимся голосом.

Амос снова положил руку ему на плечо.

— Я знал, что это ты, и сказать тебе думал, как время придет.

— Ну дак ведь вот оно и пришло, нет разве? Скажи мне!

— Скажу, когда заслужишь.

— Это как же? То когда мужчиной стану, то когда заслужу? Скользкий ты тип, Амос.

— А ты давай-ка, сынок, с нами на поляну в воскресенье. — Амос наконец опустил руки.

— Имя! Мое имя! — выкрикнул Исайя.

На глаза у него навернулись слезы. На щеках влажно заблестели дорожки. И хоть радости это Амосу не доставило, он все же улыбнулся, думая про себя: «До Исайи еще можно достучаться».

Исайя молча смотрел, как трепещет на ветерке синий лоскут.

— Я ведь не только имя твое знаю, а и еще кое-что, — продолжал Амос. — Уломай Самуэля сойтись с Пуа. Потом и тебе кого-нибудь подыщем. Только не Эсси. С Эсси хватит.

Исайя глянул на него так, словно никак не мог выдумать ответа. Потом закрыл глаза. Амос смотрел, как еле слышно заключает Исайя сделку с отчаянием. Какой-то странный звук, не такой нежный, как птичья песнь, не такой страшный, как полдневный гром, донесся до него, заставив затосковать по тому краю, где он жил раньше. По Вирджинии. Это зря, конечно. Ведь та земля — впрочем, как и эта — никогда ему настоящим домом не была. А где он, его дом, Амосу никогда не узнать, вот отчего, наверное, было так больно.

Исайя открыл глаза.

Губы Амоса шевельнулись — не то шепнуть ему что-то, не то поцеловать, язык заворочался за зубами. Но он тут же захлопнул рот. Все бы отдал, чтобы облегчить и свою боль тоже. Покачав головой, он раздраженно вздохнул.

— Пуа. И для тебя найдем кого-нибудь. Только не Эсси.

Исайя вышел из хижины. Коротко глянул себе под ноги. Плечи его ссутулились. Значит, Амосу все же удалось придавить к земле того самого мальчишку, которого он когда-то с нее поднял. И пускай другого выхода не было, ему все же стало не по себе. Исайя вдруг сорвался с места и бегом припустил к хлеву, вскоре скрывшись в облаках поднятой его же пятками пыли. Амосу оставалось лишь смотреть на лоскут синей ткани, легонько трепетавший на ветру.

Через несколько дней после того, как Самуэль едва не раскроил ему голову камнем, Амос, слегка обеспокоенный, отправился в хлев. Всю дорогу он молился, не замечая ни игравших в траве детишек, ни знакомых, махавших ему, когда он проходил мимо их хижин. Пускай уж простят его за неучтивость. Добравшись до ограды, он заметил у дверей хлева Исайю с Самуэлем. Те, стоя на коленях, возились с помойным ведром. Фигуры их окутывало сияние, но Амос решительно отказывался любоваться его блеском.

— Придете на службу? — выкрикнул он и, протиснувшись между планками изгороди, с улыбкой направился к ним.

Парни обернулись на его голос. Амос глянул сначала на одного, потом на другого и в итоге остановил взгляд на Исайе.

Самуэль со свистом выдохнул сквозь зубы и снова занялся ведром.

— Зай мне рассказал, что ты ему сообщил, а что сообщить отказался. Прямо руки чешутся отделать тебя хорошенько, — сказал он, прищурившись, и поднялся на ноги, сжимая кулаки. — Проваливай давай!

Амос отступил на пару шагов.

— Эх, молодежь, я ж не только о вас забочусь, я за всех нас пекусь. — Он сложил ладони, умоляя — умоляя! — мальчишек к нему прислушаться. — Ну хоть разок, а? Ты разок, он разок — и вся недолга.

— Одним разом дело никогда не кончается, — буркнул Исайя. — Вон хоть у Эсси спроси.

Амоса словно в живот ударили. Он закрыл глаза и погрузился в мысли, надеясь, что найдет в них более действенный довод.

— Выходит, пущай нас всех изобьют, измордуют, продадут, а то и в землю зароют, потому что вам чуток прогнуться неохота?

Продолжил он не языком, а глазами. «Невдомек вам разве, что каждому, кто хочет хоть каплю мира и покоя получить, приходится гнуться? Никто не любит давать массе, чего он хочет, но давать ему повод народу нравится еще меньше. А вы ему столько этих поводов даете, что смотреть страшно. Я понимал вас, пока не обрел Иисуса. Радовался тому, что мы заодно. Но теперь глаза у меня открылись, и я вижу, вижу. Я прогнулся, я заключил сделку, чтобы Эсси, мне и всем вам дали хоть каплю покоя. Примите же ее. Неужто так сложно?»

Даже сейчас он видел, как искрит между ними воздух. Будто в нем натянулась прочнейшая паутина, унизанная капельками воды. Только одна ниточка оборвется, глядишь, а паутина снова целая, блестит, удерживая пролившийся дождь. А потом вдруг как лопнет, не выдержав веса, и снова весь мир ясно видно. Но горевать о паутинке не стоит, ведь умытое дождем утро щедро дарует свою красу, завораживая запахом ястребинок.

Ни Исайя, ни Самуэль так и не ответили на незаданный вопрос. Хотя на одно мгновение Амосу показалось, что Самуэль готов преклонить колени. Но нет. Он лишь снова занялся помойным ведром. Исайя же встал и подошел к нему ближе.