Пророк - [22]

— А раньше было по-другому? Теперь я Сумеречник, по-настоящему, вот, — он вытянул из-за пазухи серебряный медальон в виде заключённого в круг меча — знак простого рыцаря. — Настоящий поход с настоящими воинами, а не молокососами, которые не знают, с какой стороны за меч браться. Все мои победы и поражения — только мои и ничьи больше. Даже если я умру в первый день, то меня сожгут, как Сумеречника, и поминать будут как брата, а не безродную дворнягу без имени и судьбы.

Я не сдержалась и прикоснулась к его выбритой щеке. Восторженный наивный мальчик, которым снова и снова будут помыкать, пока он не сломается. Таково его сокровенное желание.

— Только не верь никому и не подставляй спину.

Микаш сжал мои пальцы и снова улыбнулся. Он произносил тосты, я немного пила, немного ела, но больше отщипывала хлебные крошки и скатывала их в шарики. Как спросить у него и что?

— Не нравится? — Микаш затянул старую балладу. — Скажи, что тебе нравится. Поздно, конечно, но я найду, всех бакалейщиков подниму. У меня теперь есть деньги!

— Микаш!

Он успокоился и вгляделся в моё лицо.

— Что это? — шершавые пальцы дотронулись до скулы. Немного больно. Похоже, там остался синяк. — Тебя кто-то обидел? Скажи, я разберусь!

— Я сама себя обидела, — оттолкнула его руку. — Книжники меня не приняли. Моя мечта оказалась горячечным бредом и развеялась, как дым. Ты же знал, что так будет. Это было понятно любому здравомыслящему человеку. Отыскать Духа огненного, возродить Безликого — несусветная чушь, которую я придумала, чтобы казаться себе более важной и нужной. Теперь придётся с этим жить.

— Мне так жаль, — он попытался заглянуть мне в глаза, но я отворачивалась, пряча слёзы. — Я откажусь от всего и останусь с тобой. Вместе мы что-нибудь придумаем. И с Безликим, и с этим Духом, кто бы он ни был. А хочешь, поедем в Муспельсхейм, только ты и я.

Я всё же посмотрела на него. Такое открытое, искреннее лицо. Он не шутил, и мне нестерпимо хотелось ответить: «Да! Брось всё, и мы дальше будем последними неудачниками в Мидгарде».

— Не нужно. Пускай хоть твоя мечта исполнится. Ты заслужил это место, как никто другой, и я не имею права… — К горлу подступили рыдания. Я подскочила и отвернулась. Глотала, а оно не хотело оседать.

Микаш тоже встал и шагнул за мной.

— Скажи, — остановила я его до того, как он успел меня обнять. — Только правду. Я знаю, ты не умеешь лгать. Скажи, я ведь когда-то тебе нравилась. Ты даже был влюблён.

— Конечно! Я до сих пор… люблю тебя больше всего в Мидгарде, — заверил он, стоя у меня за спиной. Дыхание опаляло мою макушку. — Даже больше, чем раньше.

— Скажи, я красивая? Я похожа на… на женщину?

— К-конечно, ты самая, ты единственная, ты… — говорил он, но я хотела не этого. Не верила в его глупую мальчишескую влюблённость, упрямства больше, чем чувства. Однажды он поймёт, что любил образ в своей голове, который не имеет ничего общего со мной настоящей.

Я развязала пояс и расстегнула крючки на спине. Широкое верхнее платье скатилось к моим ногам. Я подняла юбку нижнего платья и стянула его через голову. Воздух холодил кожу, по хребту бежали мурашки. Последним с лёгким шорохом упало исподнее. Я повернулась к Микашу лицом. Пускай увидит меня всю без остатка, воспалённые от слёз глаза и горящие щёки, выступающие каркасом от худобы рёбра и узкие костлявые бёдра.

— Скажи, я всё ещё самая? Когда ты смотришь на меня, ты видишь меня со всеми недостатками? Ты видишь во мне живого человека или кумира, которого себе выдумал?

Он смотрел молча, неподвижно. Губы плотно сомкнуты. Зрачки затопили почти всю радужку. Микаш судорожно выпустил воздух и задышал часто-часто. На лбу выступила испарина.

— Всё ещё… — пробормотал он и отвёл взгляд. — Ты прекрасна, ты совершенна. Я не знаю других слов! Прости.

Он опустился на корточки, поднял нижнее платье и попытался накинуть на меня.

— Тогда докажи, — я отобрала у него платье и отшвырнула. Повернула к себе его лицо и заставила смотреть на мою наготу. — Покажи мне свою любовь, если не лжёшь и не трусишь, как раньше. Я хочу почувствовать.

Его глаза лихорадочно блестели, язык облизывал пересохшие губы.

— Я… — прохрипел он вязким голосом. — Дай мне минуту.

Микаш вырвался из моих рук, взял со стола верёвку и чистый нож.

— Я не могу… так просто, — он цедил слова сквозь сжатые зубы. — Хочу помнить, хочу, чтобы это было особенным, пускай даже в глазах других оно не будет значить ничего.

Он полоснул себя по запястью. Багрянцем выступила кровь.

— Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти.

Я протянула ему собственное запястье.

— Тебе не нужно ничего…

— Я хочу.

Я отобрала у него нож и порезала себе руку. Мы сложили их, рана к ране, кровь к крови. Микаш обмотал вокруг наших запястий верёвку узлом и обрезал, оставив каждому по петле. Так женятся мануши-кочевники, свободные от обязательств перед обществом и жрецами.

Я тянула его к кровати, помогая раздеться. Быстрее! Внутренности наливались жаром, в голове колыхался кисель, от предвкушения становилось трудно дышать.

Простыни мялись, качался матрас, в ушах свистел ветер, глаза застилало тёмное марево. Микаш замер. Его лицо оказалось рядом с моим. Он коротко поцеловал в губы и коснулся своим лбом моего, впуская в мысли, позволяя ощутить в полной мере. Бесконечное восхищение, спирающий дыхание восторг, воспламеняющее кровь в жилах вожделение, сны, повторяющие то, что он делал со мной за мгновение до этого. Видения ослепительно белого света, манящего теплом и чистотой. Сладкие запахи луговых цветов. Море, неистовое, клокочущие, погребающее под сокрушительными валами безумной, не знающей преград и условностей любви.