Пророчество - [77]

— Пойду к реке. Завтра увидимся.

— Вам на запад? Можем нанять одну лодку на двоих.

— В Мортлейк. И, думаю, выйдет быстрее, если я поеду один. Не обижайтесь, — поспешно добавил я, — но я сильно опаздываю. К тому же нам следует соблюдать осторожность. — И я вновь оглянулся через плечо.

— В Мортлейк? К Уолсингему? — еле слышно уточнил Фаулер.

— Нет. К знакомому, который живет там поблизости.

Прищурившись, Фаулер смерил меня недоверчивым взглядом. Решил, что я веду с ним двойную игру, скрыл от него часть информации и хочу лично доставить лакомый кусочек министру? Наш наставник в шпионском деле приучил нас не доверять друг другу, мы ищем в каждом слове собеседника двойное дно, даже если этот собеседник — самим же Уолсингемом назначенный контакт.

— Ну, тогда с Богом — дорога не близкая. — Фаулер помедлил, как будто вдруг засмущался. — Хорошо, что мы обо всем поговорили, Бруно. Ремесло наше порой такое… одинокое. А вот если бы мы объединили наши силы, ваш разум и мой, Бруно, мы бы сумели добыть Уолсингему улики, которых хватило бы для осуждения заговорщиков. Что ж, вы знаете, где меня искать, если захочется поговорить по душам или что-то сообщить. — Он слегка ударил меня по плечу, поднял повыше воротник и проворно зашагал к Картер-лейн, я же повернул к реке, и потемневшее небо вновь принялось плевать в меня крупными каплями дождя.

Глава 11 Мортлейк к юго-западу от Лондона, 1 октября, лето Господне 1583

На реке я обрел наконец-то немного тишины и покоя, чтобы, как мне казалось, впервые за много дней распутать сбившиеся в клубок мысли. Из-за грозы в тот день стемнело еще до вечера; я сидел на носу маленькой лодчонки, завернувшись в плащ, глядя на мир сквозь завесу легкого дождя, не различая сторонних шумов сквозь убаюкивающий напев весел и воды. Из окон береговых зданий приветливо подмигивали огоньки. Мне повезло: попался молчаливый лодочник (что большая редкость), он не считал своей обязанностью сопровождать поездку пустой болтовней. Тихо раскачивался фонарь, весла с усилием выгребали против течения, а я, поскольку ничто меня не отвлекало, смог обдумать утреннюю сцену с Мари. Я отказал ей и теперь зависел от ее прихоти: захочет, так жестоко накажет меня. Не проще ли было отчасти поощрить ее, дать ей — не все, разумеется, но что-то из того, что она хотела? В то мгновение, когда она близко придвинулась ко мне, чтобы поцеловать, мое тело прекрасно все вспомнило. Прошло немало месяцев с тех пор, как я в последний раз целовал женщину, да и тогда все кончилось скверно. Я сказал Мари правду: годы в доминиканском монастыре научили меня обуздывать желание, справляться с упорными похотями тела. Но никакая дисциплина не согреет одинокое сердце. Моя жизнь — выбрал ли я себе этот путь, или он был мне навязан, пока еще сам не пойму — не сулит близости с женщинами. Писатель, тем паче писатель в изгнании, учится быть самодостаточным, довольствоваться утехами разума. По большей части мне это удается. Но заглушённая, задавленная, так и живет во мне глухая тоска, порой я задумываюсь, не навеки ли она моя участь. Будь я другим человеком, безо всяких сомнений воспользовался бы благосклонностью Мари; Дуглас, к примеру, не задумываясь, взял бы женщину, которая столь откровенно предлагает себя. Но меня останавливала не только преданность Кастельно — чувствовался в Мари какой-то холодок, и он, вопреки ее внешней привлекательности, отталкивал меня. Мысли мои сами собой обратились к Софии Андерхилл, к последней, кого я держал в своих объятиях, к той, чьим ум и красота разрушили — всего лишь несколько месяцев прошло с тех пор — мою тщательно выстроенную линию обороны. Где-то она теперь, удалось ли ей обрести хоть капельку счастья?

Обычно когда я задумываюсь об этом, то смиряю свои мысли, заставляя себя последовательно прорабатывать круги моего мнемотехнического колеса, но в тот вечер каждый зодиакальный символ превращался в глаза или уста Мари — не слишком-то эффективное средство для укрощения разума и чувств.

В итоге до Мортлейка я добрался, насквозь пропитанный не только дождем, но и меланхолией. Сумерки уже пали на землю, очертания домов и деревьев на берегу реки едва угадывались на фоне серого неба, размытые дождем. Дрожь пробрала меня, я вдруг ощутил, как далеко я от дома. Но тут же строго велел себе не поддаваться слабости; цель моя — отыскать убийцу, и некогда поддаваться жалости к себе, этой погремушке слабых душ.

Поначалу в доме Ди никто не откликался. Я простоял на крыльце несколько минут — дождь колотил все сильнее, — и холодные щупальца страха сдавили мне горло. Неужто всех домочадцев забрали на допрос? Или Нед Келли вернулся, взял их в заложники, забаррикадировал дверь? Я приставил ладонь козырьком ко лбу и попытался заглянуть в узкую бойницу рядом с дверью, но внутри было темно. Однако в тот самый момент, когда я уже подумывал обойти дом в поисках окна, которое удалось бы открыть или взломать, послышался скрип и дверь приоткрылась настолько, что я сумел разглядел горящую свечу в женской руке.

— Мистрис Ди, это я, Джордано Бруно, пришел узнать, какие новости при дворе.