Пророчество Корана - [58]

Когда несчастный после нечеловеческих криков испустил дух, было заявлено, что от него пахло дьяволом и что было видно, как чума выходила из внутренностей этого одержимого, пока он умирал. Этот случай поверг в ужас и без того уже запуганных жителей, и они с еще большим рвением стали молиться, покорившись увещеваниям священников и заклинаниям чернокнижников — властителей душ, скорбей и кошельков.

— Святой Рох! Святой Себастьян! — слышалось отовсюду. — Оградите нас от напасти!

Яго с болью в сердце наблюдал за целыми стайками одичавших детей в разодранных рубашках и штанишках, грязных, вшивых, ободранных и голодных; они отбивали у крыс отбросы на мусорных свалках, воровали фрукты в садах, ползали в колючих кустарниках и по огородам в поисках пропитания — все это после гибели их родителей и родных. Нищета переворачивала ему душу. Он сочувствовал этим детям с покрытыми грязью лицами, с голодными и тоскливыми глазами и каждый раз отдавал им по нескольку мараведи, чтобы хватило на плошку каши в таверне, потому что не менее ужасным бедствием, чем чума, стал голод.

Почти не было слышно уже ни трелей щеглов, ни плеска волн на берегу реки, ни голубиного воркования, лишь погребальный звон колоколов и скрип повозок, подбиравших тела умерших. Только это и занимало воспаленные умы жителей.

— Соседи, выносите своих мертвых! — кричал угрюмый возница «повозки смерти», как ее прозвали в народе.

По поручению городских властей на эти одиноко передвигавшиеся зловещие повозки собирали трупы, которые засыпали негашеной известью, вывозили из города и хоронили на пустынном лугу Санта-Хусты, который превратился для жителей в проклятое место. Вид похоронной повозки, хриплый голос погонщика, мавра из Адарвехо, стал ужасным призраком для всех — богатых и бедных, ученых и простых людей, — сея страх на каждом шагу.

— Сегодня «повозка смерти» увезла два десятка тел, — передавали из уст в уста. — Кто туда попадет следующим?

Лихорадка настигала самых слабых, синюшные гнойники множились, не было человека, который бы поминутно не проверял свою кожу, не щупал бы себя беззастенчиво под мышками и в паху, где болезнь размещала смертоносные бубоны [109]. Многие умирали в своих постелях от удушья с почерневшей кожей, другие прямо на улице, задохнувшись собственной мокротой, третьи во время молитвы. Были случаи, когда люди в отчаянии вешались в своих домах или в оливковых рощах Альхарафе. Только самые богатые могли приобрести пропитанные благовониями камзолы, шалфей и противоядие, приготовленное из болюса [110], все это, по утверждениям хирургов больницы Арагонцев, могло противостоять эпидемии.

Однако острая коса смерти так и летала над обезумевшими людьми, и заговор против чумы «cito, longe, tarde» [111] привел к панике среди наиболее могущественных семей города, так что очень скоро трудно было найти здесь хоть какой-нибудь экипаж, а родственники, обитавшие в горах, не справлялись с потоком беженцев.

Фарфан и Яго в своей аптекарской кладовке после ночных бдений над страницами «Flos Medicinae Salernae» [112] — видавшей виды фармакопеи, личного сокровища Эрнандо, готовили эликсир из сандала и сока незрелого винограда, который уже применяли в Каталонии. Это средство необыкновенно укрепляло организм. Они раздавали его больным, знакомым, друзьям и всем, кто в нем нуждался, не забывая инструктировать своих пациентов, что помимо упования на Бога необходимо соблюдать строжайшие правила гигиены, отказаться от соломы на полу, подкармливать кошек и ласок, уничтожающих крыс, есть только хорошо проваренную пищу, а воду из источников кипятить. Тереса Тенорио и Субаида по настоянию Яго переехали в просторное имение адмирала в садах Альхарафе. Приглашали и Фарфана войти в их свиту, но помощник сердито отказался, заявив:

— Я с малых лет попал в монастырь, затем поучился в Studium Generale [113] с детьми знати из Тарасоны, с тех пор не провел ни часа в праздности, а сейчас тем более не буду, мои уважаемые дамы. Яго нуждается во мне, как никогда. Кто, как не я, будет готовить лекарства, пиявок, клистиры для больных? Пусть Бог поможет вам в ваших милостях. А я остаюсь в Севилье.

* * *

Самые жаркие дни лета грянули во всем солнечном неистовстве и духоте.

Условия для развития загадочной инфекции стали практически идеальными, и ситуация еще более осложнилась. Кончались хлеб, мясо, овощи, есть становилось нечего, и люди умирали теперь и от голода, и от бубонной чумы. И регулярно, будто монотонный стук молотка, каждый вечер разносился зловещий клич:

— Жители Севильи, выносите своих мертвых!

Городские власти объявили о введении карантина, перед лицом смертельной опасности альгвасилы должны были на месте подавлять всякие попытки нарушить его. Как и предвидел мастер Церцер, на волне ужесточения режима из-за эпидемии, каиновы распри между «ряжеными» и сторонниками бастардов день ото дня усиливались. Отряды наемников с той и с другой стороны сновали повсюду, опустошая имения и деревни; с городских башен и крепостных стен то и дело можно было видеть дым пожаров — признак грабежей.

Неужто Создатель и в самом деле отвернулся во гневе от христиан? Севилья, которая всего несколько недель назад была сияющей и цветущей, превратилась в город, охваченный страданиями и горем.