Прорицатель - [154]

Равнодушие охватило её, и даже доходившие «сверху» новости почти не занимали. Жрицы, может, и решились бы на восстание, но на стороне Князя была сила, а они всё-таки оставались горсткой женщин. К Сейхтавис, разумеется, не пускали никого из них, поэтому судить о настроениях в Ордене она не могла; но стражники делились сплетнями более охотно, чем одобрил бы Князь. Сейхтавис знала, что Храм и Армаллион готовятся к осаде, что Князь подновляет укрепления и проверяет запасы, что он покрыл берег сторожевыми постами, а в гавани оставил ладьи с частью воинов. Из города выпускали только по особому разрешению, и, несмотря на разумную основательность действий Князя, там, судя по всему, царила паника; один из стражников со смехом рассказывал, что женщины ударяются в рёв и рвут на себе волосы даже при виде рыбацкой лодочки на горизонте — так боятся имперских кораблей.

Сейхтавис не знала, где Князь держит драконов — в самом Армаллионе или в окрестностях Храма. Они явно наводили ужас на горожан и жриц, а может, и на княжеское войско. Иногда Сейхтавис слышала отдалённый рёв, и тогда ей казалось, что стены содрогаются. Стражники уверяли, что в городе что ни день, то пожары, и власти возмущаются, но, конечно, не в открытую — кто рискнёт пойти против Серого сиятельства?... А вообще-то «они твари добрые и огнём редко дышат, коли сытые», как уверял один из них. Мясом, как все надеялись, Князь предусмотрительно запасся.

Сейхтавис больше не гадала, кто победит в этой войне; ей вообще стало трудно сосредоточиться на этом. Она и молиться-то толком не могла, а уж вопросы о Князе и Императоре и вовсе скрылись в тумане. Ашварас, одна Ашварас занимала её — она хотела и не смела спросить о ней, попросить её увидеть. Вина мучила жрицу, грызла изнутри, и она снова и снова теребила порез на руке, не давая ему до конца затянуться — словно лишь это и держало её в мире живых. Богиня отступилась от неё, перестала слышать, она не прощена — это всё, что Сейхтавис знала, и не могла думать, не могла спать. Каждую ночь она металась в каком-то полубреду, и стражники первое время чесали в затылках, не представляя, чем ей помочь; она то бормотала о каком-то жемчужном браслете, то сбивалась на заклятия на чужом языке, то, покрываясь испариной, жаловалась на жар. Сейхтавис мерещилась сестра, лицо которой она едва помнила, и давно умершие родители в далёком северном селении на материке, а ещё — почему-то местная повитуха, грозная, мужеподобная старуха Медведица; в детстве Сейхтавис — тогда ещё Змейка — ужасно боялась её.

— Надо найти Медведицу, обязательно надо...  — твердила Сейхтавис, скребя ногтями по тюфяку, и стражник, смущённо переглядываясь со своим товарищем, осторожно промокал мокрой тряпицей её пылающий лоб. — Она облегчит роды... Тогда ей не будет слишком больно... Ей не должно больше быть больно...

— Всё будет хорошо, госпожа жрица, — говорил воин, кутая в одеяло дрожащую женщину. — Всех найдём, никому не будет больно...

— И она простит меня? — жарким шёпотом спрашивала Сейхтавис, распахивая покрасневшие глаза; стражник отшатывался, натолкнувшись на этот безумный взгляд.

— Обязательно простит, — успокаивающе произносил второй воин. — Поспите, госпожа, Вы больны и устали.

— Нет, не могу, — и Сейхтавис, обмякнув, откидывалась обратно на тюфяк; судорожно вздымалась от каждого вдоха её узкая грудь, и резко выступали приоткрывшиеся ключицы. — Она не простит меня, никогда не простит... Какой милый крепыш, вы только посмотрите — пухлые щёчки, горластый... Он будет воином, храбрым воином, но не жестоким, не как отец... О Матерь, она никогда не простит меня...

— Слышь, а это ведь она про княжью девку, — шептал один стражник другому, как только жрица ненадолго погружалась в забытье. — Ну, ту, рыжую, что на сносях...

— Точно, — мрачно кивал другой. — Не к добру он её при себе держит, ох не к добру...

И оба сочувственно смотрели на Сейхтавис, на алые пятна, выступавшие на бледном строгом лице. Так проходила каждая ночь, а утром её снова охватывала апатия — и оставалось всё меньше дней до первых боёв на Армаллионе...

ГЛАВА XIV

Мей в бессильной ярости сжимал железные прутья решётки, больше всего на свете жалея, что не способен расплавить их взглядом или просочиться сквозь них. За спиной у него чадил, потрескивая, факел — он немного разгонял холод и мрак этого тесного каменного мешка. В углу на подстилке лежал Кнеша, по-домашнему закинув ногу на ногу и подложив под затылок руки. Испробовав последний амулет и последнее заклинание против злополучной решётки, Мей не выдержал:

— Может, попробуешь сделать что-нибудь?

— Например? — уточнил Кнеша, не шелохнувшись.

— Придумать, как нам выбраться отсюда!

— Я тебе уже сказал, что решётку трогать нет смысла, — вздохнув, Кнеша перевернулся на живот. — Ты же видишь, что чары на ней снимет только тот, кто их наложил. Усиленное запирающее заклятие, а автор — этот Доминик, как я полагаю.

— Будь проклят этот Доминик... Интересно, это ему принадлежит чудесная идея разбудить Богиню?

— Какая теперь разница. От твоих проклятий сейчас мало толку, Мей. Сядь и подожди.