Пропажа свидетеля - [10]

– Семен Хылович, да разве можно голодного человека встречать таким пиршеством? Я умру от аппетита, не дотянув до стола! – сказал Коньков, оглядывая все это богатство.

– Все свое. Сам добывал, – смущенно и радостно улыбался Дункай. – Садись, пожалуйста!

На Дункае была рубашка с закатанными по локоть рукавами и с распахнутым воротом, обнажавшим его крепкое тело цвета мореного дуба. Голову он коротко стриг, отчего его черные волосы торчали густо и ровно, придавая голове форму идеального шара.

– А где Оника? – спросил Коньков, присаживаясь к столу.

– Вот он я! – смеясь, выглянула с кухни, из-за цветной занавески, маленькая, похожая на школьницу жена Дункая.

– Отчего ж вы не за столом?

– Я сытый. Кушайте на здоровье! – и скрылась опять на кухне.

– Мы выпьем первую рюмку за ее здоровье. Вот и ей почет, – посмеивался Дункай, наливая в рюмки водку.

– А ты знаешь, сюда Зуев заезжал, – сказал Коньков, ожидая вызвать у него удивление.

– Я в окно видел, – равнодушно ответил тот.

– А чего ж ты в контору не пришел?

– Зачем? Что нужно, ты и здесь спросишь.

– Пра-авильно! – шутливо произнес Коньков. – А еще знаешь, почему ты не зашел?

– Ну?

– Не любишь ты его.

– Тоже правильно. Ну, поехали!

Они выпили, выдохнули, как по команде, и стали закусывать.

– Он мне, между прочим, рассказывал про Ингу, племянницу Кончуги.

– Есть такая.

– Что она делает?

– Заведующая нашего медпункта.

– Говорит, что она с Калгановым была знакома?

– Была.

Дункай ел, пил, потчевал гостя и ласково поглядывал на него. И Коньков чокался с ласковой улыбкой, ел, хвалил талу, форели и вдруг сказал:

– Слушай, а что у вас тут с Калгановым было? Говорят – он в суд грозился подать на артель?

Дункай вздохнул, отложил вилку и, подаваясь грудью на стол, спросил:

– Это Зуев говорил?

– Допустим. А что, неправда?

– Правда. Мы семь пантачей взяли сверх плана. Вот из-за этого и был скандал.

– Как же так? – Коньков с удивлением развел руками. – Ты, что ли, разрешил?

Дункай поморщился от досады и сказал таким тоном, каким отвечают, оправдываясь при недоразумении:

– Ну, зверь же не корова, во дворе не стоит. Как ты его сосчитаешь? Пошли охотники в тайгу – кто ни одного не убил, кто двух. А лицензии даем на бригаду.

– А почему не каждому в отдельности?

– Потому что у нас нет таперских участков.

Коньков не понял: при чем тут таперские участки? И решил зайти с другого конца:

– Скажи, пожалуйста, Батани Кончуга знаком был до этого с Калгановым?

– Знаком.

– Говорят, Калганов у него карабин отбирал. Кончуга, наверное, обиделся?

– Зачем обиделся? Калганов добрый человек. Отбирал, да отдал. Кончуга не браконьер.

– Но стрелял без лицензии?

– Я ж тебе сказал, что наши лицензии вроде разнарядки, бумажки для отчетности.

– Но е-мое! – Коньков с досады даже вилкой пристукнул по столу. – Неужели ты не понимаешь? У них же конфликт был! Зачем же сводить их в тайге один на один? Да еще не на день, на два, а на целый месяц. Зачем ты назначил в проводники Кончугу? Или других не было?

Дункай замялся, потом сказал с тяжелым вздохом:

– Ну что ты привязался? Остальные были на клепке – ясень заготовляли для мебели.

– Дак что ж, нельзя было отозвать кого-нибудь с клепки? Они же всего за шесть верст отсюда работают!

– Ну и прилипчивый ты! – Дункай покачал головой и опять поморщился. – Пойми же, здесь нет никакого подвоха. У Кончуги детей много. Панты он не добыл в этом году – не повезло ему на охоте. А на клепке какой заработок? Вот я решил отправить его с Калгановым – проводнику хорошо платят. И потом, Кончуга надеялся, что Калганов разрешит ему убить одного пантача.

– Но нет же лицензии!

– Тогда были.

– И ты дал ему лицензию?

– Зачем? Калганов сам мог разрешить. Мог войти в положение человека. Ведь нуждается Кончуга. За панты много платят. А Калганов был добрый человек.

– Подожди! То Калганов карабин отбирает за браконьерство, то сам вроде бы потворствует. Что-то здесь не вяжется. Ты мне откровенно скажи – в чем дело?

– А дело в том, что порядка у нас нет, – сказал Дункай, выходя из себя и наливаясь фиолетовым багрянцем. – Если хочешь знать – мы сами потворствуем этому браконьерству.

– Как это так? – опешил Коньков.

– А вот так. Ты видел эти заломы? Сколько там одной кеты гибнет? Может, миллион. Видим, но молчим. А мужикам внушаем: не тронь лишней кеты. Она, мол, общее достояние. Значит, одну рыбу не тронь, а миллионы пусть гибнут? Ну, что они, эти мужики, слепые? Или дети неразумные? Как они думают о нас?

– Допустим, ты с рыбой прав. Но ведь зверь – не рыба. Здесь особая статья.

– Да то же самое! – с силой воскликнул Дункай. – Скажи, кто только по нашей тайге не лазает? И леспромхозовские охотники, и райпотребсоюзовские, и наша артель, и любители всякие из отдаленных центров, и просто шалые хищники. Бесхозная она у нас, тайга-то! Вот мы учимся в школах, в институтах, нам внушают: охотничьи угодья должны быть закреплены за артелями, разбиты на таперские участки… А что на самом деле? Тьфу! Бардак! Извини за выражение.

– А что дадут эти таперские участки?

– Как что? Зверь-то, он ведь родные места знает. Небось был бы у того же Кончуги свой таперский участок, он бы на пушечный выстрел не подпустил бы к нему ни одного браконьера. И сам бы не взял сверх нормы ни одной соболюшки, ни одного пантача. Потому что кормился бы с этого участка и нынче, и завтра, и через многие годы.