Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [33]

Степан также припомнил, как однажды они с Леонидом оказались во дворе их куйбышевского дома, и Леонид указал ему на маленькую толстощекую девочку в песочнице. «Моя дочь», — с гордостью сказал он.

Я спросила Степана, знал ли он, что Леонид женат.

Микоян покачал головой и признался: «Конечно, я предположил, что раз есть дочь, должна быть и жена. Но, между нами, Лёня тогда был влюблен в другую». Как написал Степан в своих мемуарах 2006 года, в их компании бывали «две молодые танцовщицы из Большого театра — Валя Петрова и Лиза Остроградская, с которыми мы познакомились и подружились… Эти встречи приобщили меня к балету… Я и сейчас к нему неравнодушен…»[73]

Валя была девушкой Степана, а Лиза — Леонида, хотя, говоря мне об этом, Микоян тут же уточнил (возможно, потому что в тот момент в комнату вошла его жена Элеонора): «У меня с Петровой были платонические отношения, а у Лёни с Лизой, конечно, нет». Тут Степан подмигнул мне: «Он не верил в дружбу между мужчиной и женщиной».

Обе девушки танцевали в кордебалете. Лет десять спустя, уже в Москве бабушка Нина как-то повела двух Юль, «большую» и «маленькую», на представление в Большой театр. Они сидели близко к сцене, в левой боковой ложе, и в какой-то момент моя мама услышала, как Юля большая шепотом спросила у бабушки: «Это не Остроградская там, Лёнина бывшая зазноба?»

Бабушка навела на сцену бинокль, чтобы убедиться, и подтвердила: «Несомненно, она».

Ранней весной 1942 года Степан, в отличие от Леонида, полностью поправился, и друзья расстались. В медицинской карте Хрущёва из Центрального архива Министерства обороны в Подольске содержится отчёт о послеоперационном обследовании от 18 февраля 1942 года, в котором говорится, что лейтенант «физически негоден к военной службе»[74].

Ради этого обследования Леонид специально летал в Москву. По воспоминаниям тёти Рады, которой тогда было тринадцать, ходил он ещё с трудом, но запретил всем спрашивать о его самочувствии. За время войны Рада несколько раз летала с Ниной Петровной в Москву повидать отца, Никиту Сергеевича, и тогда в феврале их визит совпал с поездкой Леонида. Все трое остановились в новой квартире Хрущёва на улице Грановского, 3 (теперь это Романов переулок — самый центр, до Кремля рукой подать), на верхнем этаже тёмно-красного пятиэтажного здания с многочисленными пристройками и внушительным внутренним двором. Квартира была просторная, с блестящим паркетом, огромными окнами и сводчатыми потолками, обрамленными лепным карнизом. В том же доме проживали и другие представители советской политической элиты, в том числе военные, к примеру, маршалы Будённый и Тимошенко. Сегодня стены этого здания сплошь увешаны памятными табличками с именами выдающихся жильцов, только Хрущёва среди них нет.

В январе 1942 года, после того как немецкие войска были отброшены за Наро-Фоминск (город в семидесяти километрах к западу от столицы), заводы, театры и правительственные учреждения начали возвращаться в Москву. В городе царила праздничная атмосфера. Красно-золотые ложи и партер Большого театра заполнились зелёными гимнастерками. Отовсюду веяло надеждой: если Москва устояла, значит, и страна выдержит. Рада вспоминала, как гордилась, когда шла куда-то с Леонидом — старшим братом, героем войны.

Среди личных документов Леонида, включающих письма товарищей, телеграмму отца, военное удостоверение, записную книжку с московскими телефонами, военные награды с наградными листами — всего, что так бережно сохранила бабушка, есть ещё одно медицинское заключение, датированное 21 июля 1942 года, т. е. через пять месяцев после первого. На листке, вырванном из клётчатой школьной тетради, стоит грубый оттиск медицинской справки и выцветшими синими чернилами написано: «Хрущёв может продолжить службу без ограничений в 134-м скоростном бомбардировочном авиаполку или другом полку, согласно военному предписанию». Кого он сумел очаровать, чтобы получить это разрешение, мне выяснить не удалось.

В добавок к проблемам со здоровьем, Леонид — частично под влиянием Микояна — решил сменить летную специальность и вернуться на фронт не в бомбардировочную, а в истребительную авиацию. Лётчики-истребители были королями неба, и Леонид очень хотел обрести этот королевский статус. Степан рассказал мне, через какую изматывающую процедуру ему пришлось пройти — все эти письма в различные инстанции — чтобы получить разрешение на переподготовку. Но Хрущёв был настроен решительно: он летал уже семь лет, у него должно получиться.

Переподготовка, дополнительное обучение были обычным делом в годы войны, например, его сослуживец Голованов поступил в Академию Жуковского. И Леонид, стремясь во что бы то ни стало добиться желаемого, направил девять запросов с объяснениями, зачем ему необходима переподготовка. Черновик одного из них сохранился в его бумагах:

Командованию ВВС 22-ой армии

Я, лейтенант Леонид Хрущёв, почтительно прошу уведомить меня насчет возможности повышения моей квалификации военного лётчика. Как пилот бомбардировщика, я совершил 31 боевой вылет. Вместе с товарищами я мстил за страдания нашей родины так, чтобы враг запомнил, что значит идти против Сталинских соколов. Как истребитель, я нанесу ещё больше вреда фашистам. У нас, Сталинских соколов, стальная кровь, и фашистам не уйти от нас. Став лётчиком-истребителем, я не только буду громить врага, я буду это делать на передовой, согласно призыву нашего вождя и командующего, отца Сталина.