На фотографии Матвей был как живой.
IV
Ночью проезжали Байкал.
Скорый поезд «Россия», пробежавший от океана добрую четверть страны, серебристой змеей изгибался при свете ущербной луны, ныряющей в разодранных ветром облаках, протяжно скрипел буксами, начиная утомительный бег по огромной береговой дуге, как в отражении повторяющей очертания месяца. Особенно доставалось последним вагонам, которые прицепили в Улан-Удэ. Известное дело, крайнему всегда достается. И мотает его сильней.
Жорик, не раздеваясь, валялся на верхней полке и чуть не свалился при очередном торможении вместе с матрасом. В критический момент он успел-таки схватиться за стальной поручень. Кашляя и почесываясь, долго сидел он, свесив ноги в шерстяных носках, шевеля пальцами, унимая глубокими зевками бешено колотящееся сердце. Глаз машинально, нигде не задерживаясь, отмечал горевшие вполнакала плафоны, чемоданы, сумки, руль детского велосипеда из-под промасленной плотной бум. аги на антресолях; рядом, напротив — парня, сопевшего в обнимку с гитарой — вот чудак!; сморщенные занавески, початую бутылку напитка с яркой этикеткой и надкусанное яблоко на столике, чьи-то с пампушками тапочки возле его сапог с нелепо обвисшими голенищами, на нижней полке горбился свежий, в складках, пододеяльник… В плацкартном было душновато, пахло обувью, одеколоном, кислым пивом, сапожной ваксой, подмоченными пеленками и черт-те чем.
Жорик пошмыгал носом и сунулся к окну, чуток опустил раму, и тут-то его зацепил, как окатил волной, запах мокрых камней и бревен-топляков, рыбы и птичьего помета… Он бесшумно спрыгнул вниз, и в тот же миг в рваном просвете туч блеснуло мощно, сильно. Жорик отпрянул от окна: поезд, почудилось, шел прямо по морю!
Байкал пошумливал и не собирался, кажется, укладываться под ледовое одеяло. Берега истаяли в ночи. Море фосфоресцировало, поначалу слабо, кристалликами въедаясь в темень, затем — растекаясь к дальним горизонтам, к чернеющей полосе под неровной каймой облаков, отороченных лунным светом; и там, вдалеке, тоже дрожали, мигали, будя робкие надежды, какие-то звездочки, а скорее всего, шел мокрый снег. И чудилось, верилось — протяни руку и коснешься моря, обмакнешь кончики пальцев в ледяную влагу, быть может, сотворив новые блики в этой серебряной палитре… Не надо бы смотреть, бередить тайное, но не было сил отвести взгляд. Он прикрыл ладонью веки, а когда отнял, уняв дыхание, то море обратилось в мирную, залитую озерками степь. Степь дышала, обнажив мерно вздымающиеся голубоватые легкие, сквозь перестук колес явственно и также ровно зашелестела волна, ударила в берег…
— Э-э, любезный, ослобони-ка проход! — Жорика ошпарило крепким телесным духом. Высокая, широкобедрая проводница в засаленной юбке бесцеремонно оттерла Жорика в проем, оглянувшись, добавила понимающе тем же низким голосом: — Напровожался, да? Спи уж, мужчинка…
Он почувствовал, как стынет нога в дырявом шерстяном носке. Сколько же он простоял в проходе: минуту или полчаса? Нет, на красоту нельзя долго смотреть…
Проснулся от голода. Только что сидел он у печки, на столе вился парок от вареного мяса, шипящей в сковородке яичницы с чуть загнутыми золотистыми корочками; не скупясь, толстым слоем намазал на хлеб домашнюю сметану, сверху положил кружок копченой колбасы, протянул руку к тарелке со свежей, сладкой бараниной и — увидел ботинок на рифленой подошве. Ботинок, наверняка, сорок последнего размера недвусмысленно раскачивался, возвращая к реальности. Жорик замычал, дернулся, свернув голову набок.
— Фу ты, ирод, испужал-то, господи! — запричитала тетка напротив, приподнявшись на подушках. — Токо-токо вздремнула… А ты, шпана недобитая, убери ходули! — вскрикнула она, блеснув золотыми коронками.
Ботинок исчез.
Жорик скинул куртку, поднял с пола дэгэл, которым был укрыт. Наискосок в боковушке мужчина в роговых очках, навалившись на столик и щуря глаза, читал газету.
— Что творится! — мужчина сердито блеснул линзами. Его поставленный баритон вибрировал.
— Во-во! А я чего говорю! — поддержала его тетка и неприязненно вперилась в Жорика.
— Вот, пжалста! — хлопнул ладонью по газете мужчина. За перегородкой, в соседнем отделении что-то упало, послышалось ругательство. Еще дальше — невнятно загомонили. Вагон проснулся. Мужчина придержал дужку очков. — Вот… как вам это понравится! «Сильные снегопады прошли в Дании. Они сопровождались ветром, скорость которого достигала двухсот километров в час. Причинен огромный ущерб коммунальному и жилищному хозяйству и сельскохозяйственным угодьям. Стоявшие у причала лодки были сорваны с якорей. Поваленные деревья блокировали автомобильные и железные дороги. Снегопад был настолько обильным, что ряд поселков оказался отрезанным от внешнего мира…» Пжалста! Что творится, — повторил мужчина.
— У нас такого не бывает! — отрезала тетка.
В дальнем конце раздался дружный мужской смех. Небось, травят анекдоты, на столе закуска, возможно, копченая колбаса… Эх! В животе засосало с новой силой. Жорик зыркнул на столик с остатками чьей-то трапезы… Эта «туристка» собирается кормить его или нет?! Кстати, где она?
