В тоже время по соседству добрая Пылжид, уложив в постель внуков, вела наступление на дочь и зятя. Все трое сидели за столом с остывшим чаем. Дочь, полноватая, с мягкими чертами лица — в родову, избегала смотреть в глаза матери. Упорствовал зять — большеголовый мужчина с кулаками-гирями, навечно пропитанными соляркой. Он сжимал-разжимал эти гири на стеле, набычившись, клонил вперед голову, будто и вправду тяжело ей было на покатых плечах.
— Чего ей не сидится дома? — хмурил он брови. — Пусть живет у нас. Совсем из ума выжила, старая! А вы, эжы…
— Ну, ну, договаривай, договаривай, зятек, — с обидой пропела Пылжид, заколыхав грудью. — Может, и я вам мешаю? Зажилась в своем доме…
— Мама! — дочь, округлив щеки, подняла бегучие от влаги глаза.
— Да не то я хотел сказать! — досадливо пристукнул кулаком зять. Чай из кружки пролился на клеенку, побежал на пол. — Долгор все кажется простым. Села — поехала… Старая она, понятно! Кто сейчас в Тангуте проводит ее? Никто! Для этого надо или свихнуться, или… — Зять сделал неопределенный жест рукой. — Ехать-то куда?! А этого ее внука я видел! Грамотный, а толку?..
— Добрые люди везде найдутся, — поджала губы Пылжид. В глуби не души она понимала, что зять прав в своем беспокойстве за Долгор. И теперь озаботилась тем, что сила мужских доводов возьмет свое. Сама бы она ни за что не покинула Тангут: внуки держали, дом… Тогда уж помочь деньгами — чем может! Знала она и то, что деньги эти зятю-шоферу достаются нелегко, и расстаться с ними из-за «старухиной блажи» ему трудно.
— Если б для дела, жалко, что ли? — буркнул зять.
Кончилось все слезами. Пылжид нарочно размазала их по круглым щекам, схватилась в усердии за правую сторону груди. Зять, не переносивший женских слез, поморщился. Дочь, всплеснув полными руками, бросила сердитый взгляд на мужа. Пылжид дала уложить себя на кровать, запричитала, что ей лучше не жить. Нынешние мужчины трусы, — приподнявшись на подушках, крикнула она в сторону зятя, — держатся за женские юбки, дальше своего телевизора не видят. Сейчас старухи, и то смелей мужчин! Вот в ее время были настоящие баторы, побило их, полегли в далеких степях, а то бы они показали вам, толстопузым… Перед ее размытым слезами взором всплыло лицо Матвея — ясный взгляд, крепкие скулы, розовые губы…
Упав на подушки, она залилась уже по-настоящему. Зять и дочь, не на шутку перепугавшись, бросились утешать хозяйку дома, неуклюже объясняясь в любви. Запахло валерьянкой. Вдобавок из-за печи вышел разбуженный младший сын, набычился, как отец, и голосом маленького тирана спросил, кто посмел обидеть бабушку?!
Родные вряд ли могли предположить, что эта рано состарившаяся толстая женщина плачет по несбывшейся любви.
Выехали на рассвете. На улице было тихо. Тангут спал, до послед ней сараюшки, хотона укрытый туманом, но где-то уже звякнули подойники прощальными колокольцами. И всё, желтые пятнышки фермы остались позади. Дул попутный ветер, или так казалось из кабины грузовика, быстро уносящегося прочь… Клочья тумана упрямо цеплялись за телеграфные столбы. Вскоре дорога пошла под уклон, затрясло. Прижатая пухлой грудью Пылжид к дверце, Долгор из всех сил вглядывалась в степь, но дальше столбов ничего видно не было. Ни реки, отливающей сталью, ни дальних строчек сосняка, ни плавной линии сопок, ни жухлой травинки… Плотная бесцветная завеса накрыла знакомые места. Пылжид, отвернувшись, швыркала носом. Мотор тянул нечто печальное. Зять напряженно крутил баранку, вперив взгляд в разбитую, ныряющую в тумане колею. Но вот камешек стукнул в боковое стекло, и там, за столбами, блеснули на миг река в строгом обрамлении осенних перелесков, гладкий, седой от инея треугольник степи…
На маленькой засыпанной гравием посадочной платформе, продуваемой всеми ветрами, они были одни. Пылжид, закрывая Долгор от ветра, беспрерывно плакала, она думала о том, что испеченных ею лепешек хватит ненадолго… Чемоданчик казался игрушечным в руках зятя, он смотрел на уходящие к сопкам серебристые рельсы. Ветер, изменив направление, выбил из глаз Долгор светлые капельки, было тревожно, как никогда. Увидев поезд, она отбросила палку.
Сойдя с помощью молодых рук на городском перроне, Долгор приметила милиционера и подумала о нем, как о желанном попутчике. В свете фонарей желтые пуговицы на шинели завораживали. Да, она пообещала Пылжид, что заедет к внуку, но еще в вагоне электрички, вспомнив перекошенный злостью рот, отказалась от этой мысли. И Матвей для него чужой. Коснувшись кончиками пальцев линялого на груди вельвета, где покоились письма и деньги, и покрепче обхватив ручку чемоданчика, она неожиданно ходко заковыляла к вокзалу.
Вышло как нельзя лучше. Она попала к милицейскому начальнику. И милиция, в чье всемогущество она верила больше, чем в медных бурханов, благословила ее в путь. Правда, усатый дарга самолично ехать отказался, но не бросит же он из-за нее все дела! Главное, что он дал в провожатые своего товарища…
Собираясь в дорогу, Долгор не сразу подумала о дэгэле, не первый год пылившемся в сундуке. Зеленый вельвет местами выцвел, но овчинная подкладка была цела. Она раздумывала: может, поехать в магазинском пальто с цигейковым воротником — подарок покойной младшей дочки надевался по праздникам, выглядел как новый. В нем не стыдно пройтись по улицам большого города. Но, посмотрев на фотографию сына, раскрашенную и увеличенную заезжим мастером, она попросила у сына прощения.
