Пропавшая кузина - [6]

Все эти достижения поэзии и философии, однако, не могли заставить меня забыть о главной на данный момент потребности — избавиться от несвежего белья и помыться. Выгрузив все из саквояжа, я закинул в него смену белья, полотенце, мыло, мочалку и отправился в ванную комнату.

Разобравшись с устройством водогрейной колонки, работавшей на огненных камнях, я разделся и с невыразимым наслаждением встал под душ. Смыв с себя дорожную грязь, насухо вытерся, переоделся в чистое белье и надел верхнюю одежду. Вот придет сундук с прочим одеянием, отдам и ее в чистку. Сделать метки на своем белье я, по совету отца, озаботился еще дома, так что грязное белье закинул в предназначенную для него корзину и вернулся в комнату. А что, жить можно…

Обед я, увы, пропустил, поэтому решил покончить с еще остававшимися делами по обустройству на новом месте. Сначала я съездил в банк, где и оставил адрес фрау Штайнкирхнер, а потом на вокзал, откуда вернулся в обществе своего сундука, а также двух дюжих молодцов, лихо затащивших его на третий этаж. Разобрав часть вещей, я мудро решил, что на сегодня, пожалуй, подвигов хватит, после чего как-то незаметно для самого себя задремал.

Пробудился я от того, что кто-то аккуратно, но настойчиво теребил меня за плечо. Разлепив глаза, я увидел юную девушку почти что ангельской внешности. Почти — потому что слишком уж выделялся на ее миленьком личике крупноватый нос. Зато серо-голубые глаза глядели с неподдельным интересом, а густым золотистым волосам, заплетенным в толстую косу, уложенную венком на голове, могла бы позавидовать и Лида Лапина.

Я сел на кровати, девушка отступила на шаг. Хм, а ничего себе общее впечатление… Фигурой своей, смотревшейся уменьшенной и тщательно отшлифованной копией госпожи Штайнкирхнер, девица наглядно демонстрировала все лучшее, что может дать своей обладательнице хорошая крестьянская порода.

— Ты кто? — только и смог спросить я.

— Анна Грау, я служу у фрау Штайнкирхнер.

— Значит, знаешь, где можно почистить одежду, — блеснул я догадливостью.

— На двери снаружи есть крючок. Повесьте вещи на него, я заберу, почищу и повешу обратно, — ответила девушка со столь неподходящей для ее возраста фамилией[5] и стрельнула глазками. — Может быть, господину угодно что-то еще? — сказано это было с таким игривым выражением, что я невольно вспомнил Аглаю и помрачнел.

— Поужинать, — сухо высказал я свое желание. Они тут что, озабоченные все? Или рассчитывают на дополнительный заработок? В принципе, я, конечно, не против… Но не сейчас. Сейчас — поужинать и спать.

Меня несколько удивило озвученное Анной правило, что ужин подается исключительно в комнаты, но сейчас это было как раз кстати. Ужинать в обществе всех жильцов и знакомиться с новыми людьми не сильно хотелось — на сегодня с меня новых впечатлений, пожалуй, хватит.

Ужином тут называли набор из трех больших кусков хлеба, одного яйца, нескольких ломтиков сыра и стакана минеральной воды. Ну да, теперь понятно, почему это носят в комнаты. Когда Анна принесла все это, я еще уточнил у нее насчет завтрака. Она ответила, что это как я пожелаю — или сейчас закажу доставку прямо в комнату, или утром спущусь в столовую. Я заказал в комнату, и перед тем, как отключиться уже полностью, вывесил на дверь одежду.

Глава 2 Сосед и товарищ

С утра я успел посидеть в ватерклозете, принять душ, умыться и почистить зубы (да, зубной порошок у нас есть, не дикари, чай), даже побрился, а вернувшись к себе, обнаружил на столе поданный завтрак. Стандартная утренняя трапеза в доме фрау Штайнкирхнер состояла из кофейника с относительно приличным кофе, емкости которого хватало на пару небольших чашек, горячего брецеля[6], блюдечка с куском сливочного масла, двух белых колбасок[7], да стакана пшеничного пива. Забросив все это внутрь своего организма и на полдня обеспечив его питательными веществами, я принялся было размышлять, чем именно сегодня заняться, как в дверь моей комнаты постучали. И кто бы это мог быть?

Открыв, я увидел молодого, немного постарше меня, человека типичной для немца наружности — высокого, правильно сложенного, длиннолицего, светловолосого и голубоглазого. Истинный, чтоб его, ариец, характер стойкий нордический и все такое прочее. Одет он был, что называется, по-парадному, но отсутствие головного убора, перчаток и трости говорило, что явился ко мне не с улицы, однако же, соблюдением приличий озаботился, поскольку пришел не в домашнем халате.

— Добрый день! — поприветствовал меня он. — Фрау Штайнкирхнер сказала, что у меня появился сосед и я посчитал себя обязанным нанести визит. Позвольте представиться, Альберт Вильгельм Теодор граф фон Шлиппенбах! С кем имею честь?

— Боярич Алексей Филиппович Левской, к вашим услугам, — отрекомендовался я. — И проходите, пожалуйста, подавать руку через порог у нас считается дурной приметой.

— Вы русский? — спросил граф, едва мы сцепили ладони в рукопожатии. — И что такое «бо-я-рич»? — не очень уверенно выговорил он. — Я знаю «боярин», у вас так называют графов.

— А «боярич» означает сына боярина, — пояснил я.

— О! Я понял! — обрадовался фон Шлиппенбах. — Но у нас сын графа — тоже граф, так что мы с вами в равных титулах! Не желаете ради такого случая рейнского игристого?