Пронзенное сердце - [101]

— Как необычно: монахиня — одна, так долго вне стен своего монастыря…

— Свобода предоставляется монахиням при определенных обстоятельствах в семье, миледи. — Эмилин отвернулась, чтобы закончить изящную линию.

— Вы явно пользуетесь в миру преимуществами по сравнению с другими обитателями монастырей, — не останавливалась Элрис. — В том числе и преимуществами в спальне.

Эмилин остановилась.

— Простите, миледи? — растерянно произнесла она.

— Вам не стоит под разными предлогами медлить с отъездом из Хоуксмура, дожидаясь возвращения барона. Он вряд ли снова проявит к вам внимание.

Эмилин вздохнула.

— Извините, но мне необходимо работать. — Не в силах унять дрожь, она направилась к лесам.

— Я собираюсь поговорить с графиней, — заявила Элрис холодно. — Вам давно уже пора вернуться в монастырь. Ваши младшие на попечении у барона и вовсе не нуждаются в вас. Учить их сможет любой священник. Часовня закончена и вполне готова к нашей свадьбе. Как только барон вернется, о ней сразу объявят. — Элрис направилась к высокой стрельчатой двери. — Думаю, что мы поженимся сразу после Нового года.

— Так скоро? Ну, желаю вам счастья, — вежливо произнесла Эмилин. В душе ее кипел гнев, но выражение лица оставалось безмятежным — она старательно искала что-то среди красок и кисточек.

Хлопнув дверью, Элрис ушла. Эмилин тут же выронила из рук кисточку и зарыдала, закрыв лицо ладонями. Скоро, скоро, повторяла она, ей уже не потребуется этот маскарад. Поскорее бы вернулся Николас! Всему этому должен быть положен конец.

При одном воспоминании о голосе Черного Шипа, о его негромком густом смехе, о его объятиях глаза Эмилин наполнялись слезами. Как бы ни перепуталось все в ее душе и сердце, она все равно продолжает любить его. И так хочет быть рядом с ним — жить в лачуге и быть счастливой.

Внезапно девушка выпрямилась и широко раскрыла глаза. Даже если бы луч света проник в часовню прямо из рая, он не смог бы осветить реальность яснее.

Черный Шип не исчез. Николас не мог настолько изменить свою внешность с помощью одежды и прически, что не осталось бы и следа от того человека, которому она поверила и которого полюбила. Какой-то внутренний голос предупреждал ее, что в душе он не может нести злобу. Если и Николас, и Черный Шип — один и тот же человек, значит, так оно и есть. Тот, которого она любит, заключен в том, которого она не знает.

Очевидность и простота открытия поразили ее. До этого момента она не могла принять его целиком. Любить только часть человека и отвергать другую его часть невозможно — это разрывает сердце. Эмилин ощутила, как свет прощения пронзил ее и придал силу. Мир в душе наступит тогда — теперь она понимала это, — когда она откроет свое сердце реальному человеку, такому, каков он есть на самом деле.

Вытерев слезы, Эмилин почувствовала себя увереннее. Она замужем за тем, кого любит, даже если он оказался бароном, внушающим страх. Элрис не сможет занять ее место в качестве баронессы, а леди Джулиан вряд ли прогонит из замка мадам Агнессу в отсутствие Николаев.

Едва лишь Николас вернется, она не будет больше избегать встреч с ним, а выяснит все до конца.

Питер ворвался в палатку и поскорее запахнул за собой полог — ветер и ливень вовсю трепали его.

Вода ручьями стекала с доспехов рыцаря. Он снял зеленый плащ, и брызги едва не загасили костер в центре — он зашипел и задымил. Питер налил пива и тяжело опустился на узкую койку.

— Всевышний! — взмолился он, вытирая мокрое лицо, — мне бы сейчас к камину, да обед блюд этак из восьми, да ванну погорячее. Этот проклятый дождь льет уже девять дней кряду. Такое чувство, что доспехи прилипли к коже.

Николас поднял глаза. Он сидел за небольшим столом, за которым провел уже больше часа, разбирая коряво нацарапанные документы и вслушиваясь в шум дождя.

— На сегодня объезд закончен? Питер чихнул и откашлялся.

— Насколько у нас хватило терпения. Никто не в состоянии находиться в седле в такую погоду, хотя один фермер примерно в лиге[7] отсюда уверяет, что у него пропал десяток овец.

Николас вздохнул.

— Скорее всего, их надо искать в суповых котлах Уайтхоука вместе с чьей-нибудь пропавшей репой. — Он отодвинул в сторону листы пергамента, взял деревянную кружку с элем и облокотился на стол. Ощущение было такое, будто голову его набили мокрой шерстью. Как и Питер, он страшно устал от холода, сырости и неудобств.

Холодные туманы и дожди не прекращались уже много-много дней. В палатках все покрылось плесенью. Они покосились, гордые яркие шелка выцвели на солнце, истрепались на ветру, промокли и представляли жалкое зрелище.

Большинство воинов простыли, все кашляли, чихали, мучились от ревматических болей и казались больше озабоченными добычей чеснока к обеду, нежели тем, кого из фермеров сегодня обидел Уайтхоук. Николас от всего сердца желал, чтобы это мучение поскорее закончилось.

Питер махнул рукой в сторону расшитого, но промокшего насквозь полога палатки.

— Я уже не представляю, как выглядят нормальные прочные стены. Представь только, какие хорошенькие ручки, должно быть, вышивали этот павильон. Как жаль, что мы не на каком-нибудь турнире и не сможем увидеть красавиц, сделавших все это. — Он проворчал еще что-то, прихлебывая свой эль. — Гром небесный! Сколько же мы здесь уже торчим!