Проникновение - [25]

Осмотревшись по сторонам, она решила, что Диллон проводит большую часть жизни именно здесь. Комната представляла собой гибрид офиса и холостяцкого логова. Пахло кожей и поджаренным сыром. Перед телевизором стояло огромное кресло, снабженное подставкой для ног и держателем для банки с пивом. Гарри с трудом представляла себе Диллона с банкой пива в руке, пялящимся в телевизор.

Одну из стен украшала огромная, футов пять на четыре, фотография. Это был недавний снимок Диллона, сделанный с высоты птичьего полета. Диллон сидел, скрестив ноги, на пустынном пляже; повсюду вокруг него на песке были прочерчены линии и спирали. Вышло нечто вроде кельтского орнамента, занявшего добрую половину пляжа.

— Это односвязный лабиринт.

Резко обернувшись, Гарри увидела, что Диллон стоит в дверном проеме и смотрит на нее. Он переоделся в шикарные слаксы[41] и синюю рубашку для регби; в руках у него был серебряный поднос. Войдя в комнату, Диллон кивнул на фотографию.

— Одно время я рисовал их всюду, где только бывал. На траве, на снегу. Как-то раз построил даже лабиринт из зеркал.

Гарри снова повернулась к фотографии. Причудливые изгибы линий на песке образовывали ходы и тупики, и она разглядела во всем этом некое подобие лабиринта — вроде тех, какими она забавлялась в детстве.

— Что значит «односвязный»? — спросила она.

— Всякий путь ведет либо к другому пути, либо в тупик, — ответил Диллон и со стуком поставил поднос на кофейный столик. — Ни один путь не соединяется с другим дважды, так что односвязный лабиринт — самый простой из всех.

Гарри, прищурившись, посмотрела на лабиринт и попыталась взглядом пройти по одному из его путей, но глаза ее начали косить, и она бросила эту затею.

— Я и не знала, что ты такой любитель лабиринтов.

— А ты никогда не интересовалась, почему у моей компании такое название?

Гарри с любопытством посмотрела на Диллона.

— «Лубра» по-ирландски — лабиринт, — пояснил он.

Гарри улыбнулась.

— Мило.

Она окинула взглядом поднос. Диллон принес бутылку бренди, два хрустальных бокала и полную тарелку бутербродов. В животе у Гарри заурчало: она с утра ничего не ела.

Взяв бутерброд, она уселась в одно из кресел. Диллон передал ей бокал с бренди. При виде мужской рубашки и джинсов он поднял брови, но ничего не сказал.

Отхлебнув бренди, Гарри какое-то время подержала его во рту и лишь затем проглотила.

— Слушай, прости меня за всю эту фигню с Эшфордом. — Она глубоко вздохнула. — И за то, что было еще до этого… Ну, когда мне не хотелось с тобой говорить. Со мной бывает.

Диллон с удовольствием уминал бутерброд.

— Да все нормально, — прожевав, заверил он ее. — Не хочешь — не говори.

Гарри вздохнула. В конце концов, отчего бы и не сказать?

— Понимаешь, все это из-за моего отца. Кажется, он имеет к этому какое-то отношение.

Диллон озадаченно наморщил лоб.

— К чему? Ко взлому?

— Ко всему.

— И к тому парню на вокзале? Бред какой-то. С чего ты взяла?

— Со слов того парня. Сделка по «Сорохану», круг. Все это указывает на моего отца.

— Не вижу связи.

Она выдержала его взгляд.

— Именно из-за сделки по «Сорохану» вся жизнь отца пошла под откос. Из-за нее его и арестовали.

Диллон оживился.

— А! Ясно. Но как…

Она покачала головой.

— Не спрашивай, я сама пока еще не разобралась. К тому же… Ну, ты ведь знаешь, какой я становлюсь, когда при мне говорят об отце.

Диллон закатил глаза.

— Да уж. Такая шипастая!

Гарри улыбнулась, пожав плечами.

— Угу.

— Ты рассказала про все это полицейским?

Гарри снова, будто наяву, увидела перед собой неразговорчивого детектива, приходившего к ней домой сегодня вечером, и покачала головой.

— Не могу. Не хватало еще, чтобы они опять начали под него копать.

— Да ведь он и так уже сидит в тюрьме. Что еще они могут сделать ему во вред?

Гарри положила бутерброд. Внезапно ей расхотелось есть.

— Отец выходит.

— Я думал, ему дали восемь лет.

— Досрочное освобождение. — В горле Гарри набух комок. — Его должны выпустить со дня на день.

Диллон, казалось, переваривал услышанное.

— Значит, если расследование опять коснется твоего отца, освобождение отложат?

— Или вообще отменят.

Наступила пауза. Гарри чувствовала на себе взгляд Диллона.

— Слушай, ты обязательно должна с ним поговорить, — сказал он. — Я тебе это талдычу уже несколько месяцев.

Гарри покачала головой и уставилась на бокал. Покрутив его ножку между пальцами, она устроила легкий золотистый водоворотик.

— Когда я была маленькой, отец казался мне просто волшебником. Он вечно обещал мне разные чудеса — и когда выполнял обещания, это и впрямь было какое-то волшебство. — Она провела ногтем по бороздкам, оставленным в хрустале алмазным резцом. — Волшебство, почти искупавшее разочарование от тех обещаний, которые он забывал выполнить.

— Похоже, вас связывали те еще родственные узы.

Она усмехнулась:

— Тут приложила руку моя сестричка Амаранта. Когда мне было пять лет, она сказала, что родители подобрали меня на улице, что какое-то время они подержат меня у себя, а потом продадут соседям…

Диллон рассмеялся:

— Типичные штучки старшей сестры!

— Беда в том, что я ей поверила и с полгода чувствовала себя чужой в собственном доме. Мать и без того не была со мной близка — по каким-то своим личным причинам, — так что я и сказать-то ей ничего не могла. В конце концов я все выложила отцу, и он объяснил мне, как было на самом деле. Наверное, с тех пор я и стала видеть в нем… ну, что ли, союзника.