Промежуточная станция - [23]

Геллерт не нашелся, что ей ответить. Связь с человеком так легко обрывается, когда он впадает в отчаяние, обрывается и разговор, и если тебе больше нечего сказать, то и сделать ты ничего не можешь.

— Очень сожалею, — произнес он наконец. — Я действительно очень сожалею.

В последующие дни Мария много спала. Держалась очень хорошая погода, может быть чересчур жаркая для этого времени года, и сестры днем опускали шторы, чтобы в палате было прохладнее. С Марией они обращались предупредительно, особенно после того, как приходил полковник, но при этом сохраняли дистанцию. До разговоров с ними дело больше не доходило. Соседку по палате перевели в другое помещение. Тереза с детьми регулярно навещала Марию, один раз приходил после работы Джон, а как-то утром совершенно неожиданно вновь появился Геллерт. Его сопровождал молодой офицер, вероятно адъютант. Геллерт попросил Марию подписать очень обтекаемо составленный протокол их беседы, и она сделала это, сначала прочитав его от начала до конца. Текст до мельчайших деталей совпадал с тем, который предлагали подписать Джону. Геллерт составил его, наверное, сам.

Прежде чем уйти, он спросил, как она себя чувствует, и, произнеся несколько общих фраз, пожал ей на прощанье руку, передав ей таким способом послание. Записка была очень короткой: «На случай экстренной необходимости». Затем следовали два телефонных номера, служебный и домашний. Внизу помечено: «После прочтения немедленно уничтожить».

Мария старательно зазубрила номера телефонов и, проснувшись на следующее утро, порвала записку и спустила обрывки в уборную. Рана на ноге слегка воспалилась, но в этом не было ничего опасного, и Марии разрешили гулять в саду. Она бродила между павильонами, забрела однажды в часовню, в которой как раз шла служба, и несколько минут постояла у входа, прислушиваясь к пению монахинь, пока одна из них не обернулась. Тогда Мария ушла.

В следующую среду после полудня появился Джон, чтобы отвезти ее домой. Он взял такси, и когда Мария стала возражать и говорить, что это слишком дорого, он лишь махнул рукой и всю дорогу промолчал, отвернувшись в сторону.

— Что-то случилось? — озабоченно спросила Мария.

Джон покачал головой.

— Господи, да ничего не случилось. Просто чудовищно устал. Весна наступила так быстро. Я не привык к такой жаре. — При этом он отвел от нее взгляд.

Чуть позже Мария почуяла, что от него пахнет вином. Когда он выпивал, то всегда приходил в молчаливое и подавленное состояние. На Главной она заметила мальчишку-газетчика. Она попросила таксиста остановиться, подозвала газетчика, но это был совсем другой человек, не тот, кого она знала. Мария спросила, давно ли он продает здесь газеты.

Парнишка посмотрел на нее непонимающим взглядом.

— Сколько себя помню, — сказал он. — Давно, конечно, давно.

Они поехали дальше. На улицах было много автомобилей. Фасад дома, в котором находилась «Закусочная Чарли», наспех отремонтировали, в окна вставили новые деревянные рамы и витринные стекла, однако на стене были еще отчетливо заметны следы взрыва. В кафе было полно народу, даже больше, чем до взрыва. Это показалось Марии противоестественным, и она быстро отвернулась, чтобы не дай Бог вновь не вспомнить, как она бежала по улице и кричала: «Убийцы!»

Когда вышли из машины, Джон показал на противоположную сторону площади.

— Там, где кафе, после взрыва работал штаб по ликвидации последствий взрыва. Там я нашел твою сумочку и удостоверение.

Мария кивнула и взглянула на площадь, заполненную движением и солнцем, так что можно было подумать, что все снова в полном порядке.

— Чудесный вид, — сказала она.

Джон расплатился.

— Это точно, — пробормотал он мрачно, и звучало это так, словно хотел сказать: будь все проклято.

Поднявшись в квартиру, Мария прочитала письмо, присланное из Учреждения: сразу после выписки из больницы ей надлежало немедленно явиться на службу, где будет принято решение о ее новом назначении. Она смотрела на Терезу, занятую приготовлением обеда, на детей, за две недели ее отсутствия выучившихся совершенно новым словам, заимствованным, по-видимому, из официальных сообщений, на Пьера, который вдруг посреди разговора заревел, на Джона, который укрылся за своей газетой, и думала, что все начинается сначала, все, все, все: либо служба в Учреждении, либо жизнь в страхе перед нуждой и совершенно безнадежные поиски выхода, которого не существует, которого никогда не существовало и который без Роланда был ей совершенно не нужен. Да, Джон, пожалуй, прав. Будь оно все проклято.

Было еще темно, когда Мария вышла из дому. В Учреждении ей пришлось долго томиться перед фотоэлементом. Уборщица сказала, что ей следует дожидаться здесь, пока позовут. Мария не могла спокойно стоять на месте. Она пыталась ни о чем не думать, не думать и о том, что ей предстоит выдержать еще один из этих бесконечных допросов, которыми мучили и унижали служащих в Учреждении. За прошедшие две недели ей несколько раз удавалось просто отключаться, она этому научилась. Дело тут было в умении сосредоточиться и правильно дышать. Стоит только сконцентрировать внимание на том, как дышишь, и все мысли тут же покидают голову. Только дыхание становится тяжелее. Когда усиленно размышляешь, как ты дышишь, получается что-то неправильно. Если в этом положении тебя ущипнут за бок, сознание реагирует на боль, и дыхание становится ровным, а через некоторое время, если тебе повезет, голова и тело делаются словно пустые оболочки, прежде чем сознание вновь начинает работать.