Прометей, том 10 - [65]

Мила для взора живость цвета,

Знак юных дней,

Но бледный цвет, тоски примета

Ещё милей.

(«Алина и Альсим»)

Лунный свет у Пушкина никогда не бывает белым, редко бывает золотым или серебряным, но обычно бледным, а у Гоголя же и Толстого — белым и серебряным.

Для изображения мерцающего и блекло-сияющего петербургского неба он создаёт новый цвет: зелёно-бледный — тонкий, тончайший, а не трафаретный — бледно-зелёный, когда пишет: «Город пышный, город бедный, дух неволи, стройный вид, свод небес зелёно-бледный. Скука, холод и гранит…» («Город пышный, город бедный…», 1828 г.).

В ранних стихотворениях Пушкин особенно отмечал именно «бледных дев», когда писал: «В Дориде нравятся и локоны златые, и бледное лицо, и очи голубые…» («Дорида», 1819 г.).

Иной и не мыслит он женскую красоту, женское обаяние: «Дубравы вновь оделись тьмою: пошла по облакам луна, и снова дева над водою сидит прелестна и бледна» («Русалка», 1819 г.).

И бледность — неизменный, почти обязательный признак тех, кем он восхищается, кому признаётся в любви: «…Вы улыбнётесь — мне отрада; вы отвернётесь — мне тоска: за день мучения — награда мне ваша бледная рука» («Признание», 1826 г.).

На использовании эпитета бледный мы остановились столь подробно потому, что в русской литературе наметились две линии в изображении человека и человеческого тела: романтическая — если можно так сказать, — когда человек изображается преимущественно бледным. Такого типа изобразительность характерна для Жуковского, Батюшкова, Пушкина, а вслед за ними для Тургенева и Гончарова.

Другие писатели изображают человека белым. К примеру, Лев Толстой, который с необычайным обилием отмечает повсюду именно белые лица, тела и руки. Избегают всего бледного, иронически относясь к нему, Достоевский, а в особенности писатели-демократы: Чернышевский, Помяловский, Слепцов, Николай Успенский, Решетников и другие. Эти писатели дали этому эпитету иной характер: бледность — признак несчастья, горя, нездоровья, душевных потрясений.

В отличие от обильной колористики сказок и «Песен западных славян» Пушкин в лирике зрелых лет смягчает краски. Более того, при чтении лирики и поэм Пушкина с первого взгляда поражает одна особенность: они кажутся почти лишёнными цвета. При огромном количестве портретов, пейзажей, описаний Пушкин необычайно скуп на краски, с неохотой оперирует ими, и везде, где это оказывается возможным, красочный эпитет заменяет эпитетом иного плана.

Посмотрим, например, как он описывает богатую и многокрасочную природу Кавказа.

                                                   …Кавказ,

Где пасмурный Бешту, пустынник

                                                   величавый

Аулов и полей, властитель пятиглавый

                      Был новый для меня Парнас.

Забуду ли кремнистые вершины,

Гремучие ключи, увядшие равнины,

Пустыни знойные…

(«Кавказский пленник»)

Сверкающие и переливающиеся краски вершин гор ему видятся то пасмурными, то по-ломоносовски — в духе XVIII века — кремнистыми.

Однако не только в «Кавказском пленнике» — сравнительно ранней поэме Пушкина (1821 г.), но и в более поздних описаниях Кавказа мы встречаем совершенно ту же особенность. В двух стихотворениях 1829 года, посвящённых Кавказу («Кавказ», «Монастырь на Казбеке»), мы находим лишь одно цветовое упоминание: «Зелёные сени». По-прежнему пишет он про «нагие» громады утёсов, мох «тощий», кустарник «сухой».

И ползают овцы по злачным стремнинам,

И пастырь нисходит к весёлым долинам,

Где мчится Арагва в тенистых брегах…

И лижет утёсы голодной волной.

(«Кавказ», 1829 г.)

Смысловое содержание эпитетов для поэта несравненно важнее элементарной колористической описательности.

Если мы посмотрим на некоторые, изумительные по свежести пейзажи Пушкина, то мы и там заметим их бескрасочность:

…Под отдалённым сводом

Гуляет вольная луна;

На всю природу мимоходом

Равно сиянье льёт она,

Заглянет в облако любое,

Его так пышно озарит.

И вот — уж перешла в другое;

И то не долго посетит.

(«Цыганы»)

Бесчисленные примеры тому мы встречаем и в ранней лирике.

Последним сияньем за рощей горя,

Вечерняя тихо потухла заря.

Темнеет долина глухая.

В тумане пустынном клубится река,

Ленивой грядою идут облака

И с ними луна золотая.

(«Сраженный рыцарь», 1815 г.)

Пейзаж воспринимается всюду не зрительно, а эмоционально.

Подчёркнуты слова, которыми Пушкин как бы вытесняет, подменяет цвет и красочность в описаниях. Вместо цветовых эпитетов Пушкин с необыкновенной изобретательностью находит бесконечное количество эпитетов, создающих определённое настроение..

В одних случаях цвет вытеснен чисто эмоциональным эпитетом: «Твоих задумчивых ночей» («Медный всадник»); «Брега спокойных вод» («Послание к Галичу»).

В других краски исключаются ради большой точности: «В прохладе яворов густых» («Бахчисарайский фонтан»); «В дубраве глухой» («Моему Аристарху»); «Небосклон… сиял морозно» («Домик в Коломне»).

Бескрасочный пейзаж создаётся совершенно своеобразно, по-пушкински жизненно: «Рощи томны» («Послание к Юдину»); «При шуме вод живых» («Бахчисарайский фонтан»); «Чуть брезжит звёзд неверный свет, Ходит… полумесяц