Прометей, том 10 - [148]
Разумеется, нельзя ручаться, что все эти сведения получены только от одного Алексеева, хотя именно он принадлежал к «добрым, простым, честным людям», с которыми Пушкин «свободнее всего раскрывал свою душу и сердце…».
Однако Анненков получил от Алексеева не только исчезнувшие его «Записки» и сохранившиеся копии писем.
Чтó первый пушкинист не решился или не смог напечатать, то он частично роздал другим — уже упоминавшимся Е. И. Якушкину, А. Н. Афанасьеву и П. А. Ефремову. В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов Е. И. Якушкин и его друзья сумели провести в печать немало «опасных текстов», а что не сумели — отправили в Лондон, где самые запретные страницы напечатали Герцен и Огарёв в своей «Полярной звезде» и других изданиях[742].
Анненковская копия «Ноэля» («Ура, в Россию скачет…»), к сожалению, не сохранилась.
Зато уцелел список с «Заметок по русской истории XVIII века» (не устанем повторять, что название это условное, что у Анненкова было заглавие «Некоторые исторические замечания», а в сохранившейся рукописи Пушкина — никакого заглавия: только «№ 1»).
Кстати, копия эта снята рукою генерала Фёдора Васильевича Анненкова, который (как и другой брат, Иван Васильевич) не совсем устранился от громадных трудов Анненкова-младшего.
В конце рукописи следует пояснение уже почерком Павла Васильевича: «Написано в Кишинёве и списано со сборника Н. С. А…… ва»[743].
Документ столь опасен, что даже в «домашних бумагах» рискованно называть источник получения. Вероятно, лишь после смерти Николая Степановича Анненков перечеркнул «закодированную» фамилию и написал сверху: «Алексеев». Маленькая подробность: почерк Фёдора Васильевича позволяет заподозрить, что с Алексеевым непосредственно общался старший Анненков и передавал всё добытое младшему (который с 1851 года сидел в деревне и разбирал кипы пушкинских бумаг). Но если так, то надо поискать ещё какие-либо пушкинские копии, сделанные Ф. В. Анненковым и относящиеся к кишинёвским и одесским временам.
В Пушкинском доме сохранился большой лист, на одной стороне которого рукою Фёдора Анненкова списано пушкинское послание «Вигелю»:
На обороте листа — известное стихотворение «Генералу Пущину»:
К последнему — примечание, рукою того же Фёдора Анненкова: «Он <П. С. Пущин > был председателем масонской ложи в Кишинёве. Стих написан експромтом»[744].
Вполне возможно, что это списано с «альбома» или «сборника» Алексеева:
Оба стихотворения — из Кишинёва.
Оба скопированы Ф. Анненковым.
Оба никогда прежде не публиковались «по отношениям», и было бы странно, если б их не оказалось в собрании Николая Степановича.
Примечание ко второму стихотворению могло быть сообщено только кишинёвским приятелем Пушкина кто знал и про «експромт», и про масонскую ложу: Алексеев же как раз был казначеем ложи «Овидий», куда входил Пушкин и которую возглавлял генерал Пущин…[745]
Итак, первый пушкинист пользовался бумагами и сведениями первого кишинёвского друга Пушкина.
Исчезнувшие части анненковского архива давно унесли с собою и важную часть алексеевского; разыскания уж кажутся безнадёжными, и стоит ли тревожить своё и чужое воображение подлинной «Гавриилиадой», «Ноэлем» и другими, может быть, совсем неведомыми пушкинскими сочинениями, письмами, посвящениями, неизвестными воспоминаниями о Кишинёве, Одессе и т. п.?
IV. Вот почему, архивы роя…
Два довода как будто объясняют бесплодность поисков:
Первый: Столько блистательных находок сделали за столетие П. И. Бартенев, Е. И. и В. Е. Якушкины, П. А. Ефремов, Л. Н. Майков, П. О. Морозов, Б. Л. Модзалевский, М. А. Цявловский, Н. О. Лернер, П. Е. Щёголев, Б. В. Томашевский, Ю. Н. Тынянов и многие другие несравненные искатели…
Однако учёные XIX и первых десятилетий XX столетия жили в эпоху великих открытий, когда сразу выявлялись целые пласты пушкинских материалов, и руки до всего не доходили…
Так что первый довод — не довод.
Второй: Прошло слишком много времени, больше столетия…
Довод был бы серьёзен, если б весь архив Алексеева исчез бесследно.
Но ведь это не так, и архив Алексеева бесследно не исчезал.
Больше шестидесяти лет два письма Пушкина к Алексееву — два возвращения в кишинёвскую юность из последнего десятилетия пушкинской жизни — печатались по копии Анненкова, автографы же считались навсегда утерянными.
И вдруг два подлинных письма появляются. Узнав, откуда взялись эти «обломки» алексеевского архива, можно было бы двинуться по следу, пусть остывшему…
В Ленинграде хранительница пушкинских рукописей Римма Ефремовна Теребенина подсказывает мне, где и как искать: издавна все поступавшие в Пушкинский дом рукописи фиксировались, заносились в толстые «книги поступлений», и при этом обязательно выражалась благодарность тем, кто передавал драгоценный текст. Но если благодарят, то и адрес указывают, и копию благодарственного письма оставляют; так можно отыскать сведения о потомках Алексеева, а много это или мало — видно будет.
В толстом томе деловых бумаг Пушкинского дома знакомлюсь с двумя документами (вернее, с их черновиками), написанными характерным твёрдым и изящным почерком Бориса Львовича Модзалевского:
Авторы обратились к личности экс-президента Ирака Саддама Хусейна не случайно. Подобно другому видному деятелю арабского мира — египетскому президенту Гамалю Абдель Насеру, он бросил вызов Соединенным Штатам. Но если Насер — это уже история, хотя и близкая, то Хусейн — неотъемлемая фигура современной политической истории, один из стратегов XX века. Перед читателем Саддам предстанет как человек, стремящийся к власти, находящийся на вершине власти и потерявший её. Вы узнаете о неизвестных и малоизвестных моментах его биографии, о методах руководства, характере, личной жизни.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.