Прометей, том 10 - [136]
Возражают Веневитинову румынские исследователи Георгий Бесвикони и Скарлат Каллимаки. Они утверждают: «В действительности автором был кишинёвский приятель Пушкина, Георгий Лампо, просвещённый грек, родом из Рендины, поселившийся в конце концов в своём имении Шофрынканы Белецкого уезда…»[690] Авторы книги говорят о ценной библиотеке Лампо по искусству.
Судя по тому, что румынские исследователи называют автором воспоминаний Георгия Лампо, имя и фамилия которого начинаются с тех же букв, которые стоят под публикацией, они остановились на этом человеке именно на основании тождества этих букв. Между тем не могу не обратить внимания на то, что подпись эта, так же как и вводные строки к воспоминаниям, стоит за пределами текста воспоминаний, заключённых в газете в кавычки. Быть может, подпись эта принадлежит не автору воспоминаний, а автору вступительных строк, человеку, связанному с редакцией газеты и, возможно доставившему туда эти воспоминания. Если это так, то имя автора воспоминаний по-прежнему остаётся неизвестным.
Мемуарист судит о Пушкине поверхностно, повторяя перекочёвывающее из статьи в статью (начиная с самых первых критических отзывов о Пушкине в Европе) утверждение о том, что ранние успехи испортили Пушкина.
Ссылку Пушкина мемуарист объясняет «недостатками его характера». Так может думать только человек, который не хочет видеть политической основы конфликта поэта с властью.
Особенно странно видеть такое толкование во Франции. Именно в печати этой страны Пушкин был показан как поэт независимый, сосланный за политические стихотворения, — в одной из самых первых статей о нём, в 1822 году, и в последней, вышедшей во Франции при его жизни.
В статье 1822 года, напечатанной в парижском журнале «Revue encyclopédique» («Энциклопедическое обозрение», т. 16, кн. 46, стр. 119—120), сказано: «Александр Пушкин, <…> автор поэмы „Руслан и Людмила“, оды „Вольность“, полной одушевления, поэзии и возвышенных идей, и стихотворения „Деревня“, в котором <…> поэт скорбит о печальных следствиях рабства и варварства, высказывая в стихах, полных силы и энергии, светлую надежду на зарю свободы, которая воссияет для его родины. Два эти произведения, оставшиеся неизданными, были причиной преследования правительством молодого поэта, высланного в Бессарабию»[691].
За подписью под статьёй — S. P — у скрывался девятнадцатилетний С. Д. Полторацкий, русский офицер, страстный пропагандист творчества Пушкина во Франции, «потерпевший» по службе за эту статью: строки эти «причинили много неприятностей и огорчений тому, кем они были написаны», — писал много позднее сам Полторацкий[692], в архиве которого мы обнаружили вырезку статьи из «Temps».
С Пушкиным Полторацкий был позднее в дружеских отношениях. О близости их можно судить по тону записки, посланной ему Пушкиным 25 марта 1829 года: «Ты совершенно забыл меня, мой милый. А. П.» (XIV, 40).
Известен Полторацкий и тем, что он был участником июльской революции 1830 года в Париже[693].
Последняя статья о Пушкине, напечатанная в Париже при его жизни, ещё не замеченная в пушкиниане, — анонимная заметка во французском биографическом словаре 1836 года. В ней обращают на себя внимание следующие слова: «Он независим по природе; всякое принуждение тяготит его, талант его вырастает от препятствий и точно бросает вызов гонению. Чтобы хорошо понять его и оценить, нельзя забывать об абсолютистских формах правления в этой огромной империи, властолюбие которой, по-видимому, не умеряется завоеваниями цивилизации»[694].
Вернёмся к воспоминаниям о Пушкине, напечатанным через несколько месяцев после указанной статьи. Статья 1836 года точно не существовала для мемуариста. Однако кое-что из рассказанного автором не вызывает сомнений. Эти факты подтверждаются аналогичными рассказами современников поэта.
Фраза автора воспоминаний о том, что Пушкин не терпел противоречия, полностью подтверждается хотя бы записями в дневнике 1822 года П. И. Долгорукова[695], сослуживца Пушкина по канцелярии И. Н. Инзова.
Что Пушкин систематически занимался стрельбой в цель — общеизвестно. Мы знаем по дневнику офицера Ф. Н. Лугинина[696], что поэт делал это ради определённого плана. Он считал себя обесчещенным сплетней, пущенной о нём Ф. И. Толстым, и лелеял мечту, вернувшись из ссылки, стреляться с обидчиком. Как известно, в первый же день приезда в Москву из михайловской ссылки Пушкин поручил друзьям разыскать Толстого и вызвать его на дуэль. Но того не было в Москве, а затем вмешались друзья, и Пушкин, шесть лет вынашивавший мысль о дуэли с врагом, принял его в число своих приятелей.
Рассказ о реакции Пушкина на политическое убийство немецким студентом Карлом Зандом агента русского правительства, немецкого писателя Коцебу, появляется в пушкиниане впервые. И всё же отбрасывать его полностью как апокриф нельзя.
Отношение Пушкина к Карлу Занду известно. «Юный праведник, избранник роковой» — в поэзии («Кинжал»), юноша с полудетскими чертами лица — в рисунке, замечательно передающем облик студента, самоотверженно выступившего против «Священного союза», порабощавшего его родину, — так представлен Карл Занд Пушкиным.
