Пролог (Окончание) - [5]

В проведении избирательной кампании Уоллеса активно участвует и общество Джона Бэрча.

Я уже писал о том, что Уоллес усиливает критику против Никсона или против Хэмфри в зависимости от того, кто из двух его противников быстрее движется к успеху, чтобы сравнять их шансы. Если ни один из его противников не получит достаточного числа выборщиков, у Уоллеса появятся реальные шансы проскочить в Белый дом.

После позорного конвента демократический партии в Чикаго шансы Никсона очень быстро стали возрастать, а популярность Хэмфри, согласно опросам общественного мнения, — стремительно падать. Не помогала и критика Уоллеса, которая сейчас направлена целиком против Никсона.

И вот на днях на помощь алабамцу пришёл Роберт Уэлч, организатор и глава общества Джона Бэрча. Он разослал всем членам своей организации открытое письмо, в котором сообщал, что «Никсон в случае избрания президентом будет более удобной фигурой для действия прокоммунистических элементов в США, чем Хэмфри» (?!!).

Так обстоит дело со «случайностью» и «иррациональностью» фашистского движения Уоллеса в США. (Сам Уоллес, конечно, отрицает, что он фашист. Его обычный аргумент: «Я боролся с нацистами, когда вас ещё не было на свете».)

Теория «иррациональности и случайности» — это не просто ошибка гарвардского ученого. Это попытка заранее снять ответственность за надвигающийся уродливый и тяжелый ком фашизма с тех, кто слепил первый снежок и теперь управляет его движением.

Собственно, и у Мейнеке была та же цель. Снять ответственность за Приход фашизма в Германии с монополистов, взвалить вину на народные массы и на Коммунистическую партию Германии, которая якобы своей борьбой против Веймарской республики помогла фашистам утвердить диктатуру.

Оптимисты в Америке успокаивают: 20 процентов голосов — не сила. Пессимисты отвечают: Гитлеру для свержения буржуазной демократии и замены её фашизмом понадобились голоса лишь трети избирателей. Да, Уоллес, как видно, не пройдёт в Белый дом в 1968 году.

Ну а в будущем?

Американский Гитлер ещё не написал свою «Майн кампф». Он осторожен. Он не хочет связывать себя далёкими планами. «Мы не раздумываем насчет истории, всяких там теорий и всего прочего, — сказал он как-то. — Мы просто идём вперед. К чёрту. История может сама о себе позаботиться!»

Про него рассказывают, что, выйдя на днях из своего самолёта в городе Роки Маунтинз, он покрутил головой, осмотрелся, увидел горы, поле, лес, реку, прервал своё самолётное молчание и, обернувшись к репортёрам, высказался простодушно: «Вы только подумайте, ведь в один прекрасный день я могу стать президентом всего этого…»

Журналисты промолчали.

* * *

Почти целый день я ношу сегодня на лацкане пиджака белую бирку с надписью: «Уоллеса — в президенты!», с номером 126 и моей фамилией. Внизу подпись — закорючка некоего чина из уоллесовскон службы безопасности.

Неловко. Но что делать. Иначе не пустят ни в отель «Американа», где в честь Уоллеса устраивается благотворительный обед, ни в новое здание «Мэдисон-сквер гарден», на предвыборный митинг.

Негр-швейцар в отеле всматривается внимательными выпуклыми глазами в белую бирочку. Потом переводит взгляд на лицо. Он не знает, что это только пропуск и это на пиджаках всех корреспондентов. Он думает, что я и вправду за «Уоллеса — в президенты». Поэтому в глазах его усмешка. Еле заметная усмешка, потому что швейцар — человек тренированный. Но мне становится, честно говоря, немного не по себе.

Полицейский, который проверяет пропуска, тоже смотрит на меня недружелюбно. Но по другой причине. Он знает, что бирочка — это только, пропуск. Более того, он считает, что все журналисты против Уоллеса. Именно поэтому он смотрит на меня недружелюбно, но пропускает в подвальный зал ресторана отеля «Американа», где за круглыми столами сидит человек четыреста — те, кто заплатил за филе из цыпленка по 25 долларов.

Черноволосый человек небольшого роста, улыбаясь напряженной улыбкой и время от времени отдавая по-военному честь и подмигивая ревущей ресторанной толпе, выкрикивает угрозы по адресу журналистов, коммунистов, интеллигентов и «вообще всех этих»,

Какая-то толстая тетка в розовом кисейном платье и в канотье, с которого крупные буквы вопят: «Я хочу Уоллеса», хватает меня за рукав:

— Как вы будете показывать Уоллеса?

— Как он того заслуживает.

— Советуем показать его хорошо, мы запомним ваш номер.

— Сто двадцать шесть, — говорю я.

— Вот-вот, сто двадцать шесть!

Чёрт с тобой, тетка, запоминай!

Настроение улучшается. Иногда полезно, когда тебя слегка окатят ненавистью. Очищает. Легче дышать.

Я вожу телеобъективом кинокамеры по лицам и пытаюсь разобраться — кто эти люди, почему здесь?

Вот, очень крупно, сигарета у рта. Четыре пальца, держащие её. Пальцы мозолистые, с чёрными ногтями. Я совершенно ясно вижу черные сплющенные ногти. И лицо морщинистое, загорелое. Может быть, слесарь на бензозаправочной станции, может быть, таксист, может быть, строитель. Пришел, сидит за столом — значит, принес 25 долларов в копилку того, на трибуне, который все кричит, как он приструнит, «всех этих».

Я перевожу объектив на глаза. Они смотрят на трибуну радостно, чуть ли не восторженно. И через секунду человек аплодирует, хлопает тяжелыми ладонями, кричит что-то, а сигарету недокуренную бережно положил на край стола…