Прокол - [57]

— Шера? — я спрашиваю. — Тот цербер — девочка?

— Не девочка больше, — соседка ухмыляется. — Впервые не уберегли. Поэтому и свирепа сейчас аж жуть. Через наш двор к тебе никто живьем не проникнет.

Попиваем чай, чуточку оговариваем Лику и ошепчиваем Максима. Зять. Быстро сошлись, быстро и разошлись. Дочь удрала на заработки за границу, а молодой человек в столице остался без работы, устроился к пока еще теще как родной сын, роется в объявлениях о работе и помогает по хозяйству. Хм…

Иду домой. Не стану же выкладывать, что кто-то ко мне все-таки проник живьем: о своих уликах я поведала бы только Лике — и даже та б не поверила.

Лениво размахивая лопатой, я вспоминаю ночные прикосновения. Вспоминаю так ярко, что в животе все скручивает. Вспоминаю легкий аромат чистых волос, сдержанные вздохи. Я хочу еще! Пусть даже это дачный вор! Пусть грабитель, маньяк, насильник беспомощных женщин. Нежный насильник… Я буду ждать его этой ночью. Ждать каждую ночь, вспоминая ласки… И если он не придет… Если его поймают и посадят, я буду писать полные страсти письма и ежевечерне мёрзнуть у стен тюрьмы, ловя его тень в решетчатом окне. Никакое преступление не будет до того тяжким, чтоб я не ждала своего сновидения во плоти.

* * *

На следующее утро просыпаюсь рано и в трезвом рассудке. Я опять провела ночь с… Нет, не со своим единственным — тем, кто не родился. Уже с другим единственным — тем, кто сегодня ночью не пришел. Кого, видимо, задержали.

За забором возится молодой мужчина. Стройный, худощавый, с узковатыми плечами, тонкими линиями. Стало быть, Максим. Меня уже со вчерашнего дня терзает любопытство увидеть его лицо. Уже открыв рот для приветствия, тут же проглатываю: не подобает первой к мужчине обращаться. Чуть копошусь по двору, а он так и не оглядывается на меня и быстренько исчезает.

Вернувшись, нахожу в снегу возле порога букетик альпийских фиалок. Не заметила его раньше — Максим отвлек.

После обеда захожу к соседке. С вином.

— Где же зятек? — ненавязчиво спрашиваю в подходящий момент, когда речь заходит о ее дочери.

— Да какой там уже зятек! Не будет там больше семьи. Хорошо еще, что деток не настрогали. Я-то и хотела бы, но… — она разводит руками и смеется. — Можешь его забрать! Добрая душа, большой специалист — только такой робкий, непредприимчивый, ведомый, толкаемый. Интеллигент. Моя-то больно резкая, уж ты-то сумела бы нянькаться с ним.

— Идет, даешь сюды, — я подстраиваюсь под ее тон. — Зови на полдник!

— Ой, знаешь… — она отмахивается. Бедняга сегодня не в духе. Неприятная работенка, а что поделаешь. Благо, хоть есть, кто сделает — я ж сама и не смогла бы…

— Да ну, что же тут такое тяжелое может быть для молодого мужика! — я невзначай выпытываю.

— Не столь уж тяжелое, но… — она понижает голос и заговорщически наклоняется поближе. — Утром отправил щенят в дальнее плавание. Громадный мешок, бррр… Сейчас пошел закапывать. С ломиком, все же замерзло. Скоро должен вернуться, но вряд ли будет едоком.

Я заглатываю здоровенный глоток вина и… начинаю судорожно давиться. Терпкая жидкость проникла глубоко, воздух наружу выходит, а вдохнуть — никак. Грудь сжимается все больше и больше, а обратно не поднимается. Синею. Соседка так барабанит по спине, что сваливаюсь со стула, а дыхание все не отпускает…

Ух, наконец-то.

— Спасибо, мне теперь пора.

— Здрасьте! Куда ж так сразу приспичило? И Макса не дождешься?

— Прости, вдруг одну вещь вспомнила… В другой раз! Ему и так нелегко сегодня…

* * *

На следующее утро просыпаюсь поздно. Голова еще кругом. Я провела ночь со своим единственным. Нет, не с тем, кто не родился. И не с тем, кто прошлой ночью не пришел. С вином.

На пороге меня ждет обмерзший букетик альпийских фиалок.

Дохожу по расчищенной дорожке почти до забора и перекидываю цветы через него. Шера, виляя хвостом, кидается дар обнюхивать.

Баста, еду домой. Пусть Лика сама со своим хахалем тут устраивает себе красивую, пышную эйфелеву башню. Или ватикан — мне по барабану!

* * *

Порой человек просто-напросто не рождается. Мать его не знакомится с отцом — но не из-за этого. Мать в роковой день перепивает — но не из-за этого. И не из-за падения самолетов или крушения поездов. И роды не протекают, как не следует. Случается что-то другое. Не спонтанно. Не уголовно.

Я все еще живу с человеком, которого нет. Уже вторую зиму. Все по-прежнему, ничего не изменилось. Мое по-девичьи узкое лоно никогда не растерзало вдребезги хищно беспощадное рвение плоти его. Мои глаза по утрам не впалые от не знающей ночного покоя ненасытности его. Моя грудь не ноет и не трескается от алчной непрестанности губ его.

Такого не происходит.

Я прилежно ухожу на работу и нехотя прихожу домой. Где не обнимаю его. Не чувствую его тепла, не слышу его голос, не прижимаю его щеку, не шепчу: пошли баюшки! Ибо нет его.

Я не знаю о нем почти ничего. И не могу ничего рассказать. И уж меньше всего Лике, которая своим и счета не знает.

Человек может не родиться, если его матери отвратителен отец.

И мать тоже. После… нерождения. Именно поэтому.

Я, право, надеялась его скоро забыть. Даже не спросила, какого пола. Дабы не было никогда его… ее… этого… это несоздание плоти моей.