Прокол - [10]
Можно взглянуть и иначе: что снастью являлся я. Вместе со стиксом. Ибо мы были едины. Без меня тот не промышлял. А я, в свою очередь, никогда не приводил на нем в исполнение приговоры, вынесенные мною же. Я сам был инструментом. Справлял то, что народ желал справить, не желая справлять. Быть может. Ибо народ — это не едино. По крайней мере, на словах общество частенько еще как желает справлять мое дело собственноручно — и уж никак не гильотинной анестезией, нет: антично средневековыми искусами! На деле уж вряд ли так искушались бы. Но, благо, есть харон, дабы уцелели мы от ответа, как было бы, если б не было, как есть.
Своих клиентов я называл — клиентами. Не так, чтоб любил их больно: мне отнюдь не хотелось бы сейчас погружаться в кровавые подробности судимых судеб моих подопечных, но к любви те редко располагали. Я их уважал. Я оказывал услугу, они ею пользовались. Они на меня полагались, я их не подводил. Являлся ли я их выбором? Это вне моего ведома. Я и сам не выбирал ни их, ни оказываемую им услугу. Все задано извне, у каждого из нас своя роль, и в наших руках лишь воплощение. Мои клиенты всегда могли рассчитывать на высочайшее качество исполнения. И все.
Что является качеством исполнения, тоже не я определял. И это было задано извне. Мерой качества исполнения уже не упомянутых палачей, вероятно, являлось умножение обилия страданий на их продолжительность. Не знаю. Я был не палачом, а снастью точно противоположного назначения: качеством моего исполнения являлся раздел клиента по возможности мгновеннее и безболезненнее. На две неравные половины. Одну, что падает в корзину. Что принимала решения, из-за которых мой клиент стал таковым. В притче обо мне и обществе, та была бы обществом. И другую, которая ничего не решала, лишь претворяла определенное первою. Типа я.
За что бы ни был наказан клиент, я его получал уже очищенным и выпровождал, фигурально говоря, с богом. Фигурально потому, что я неверующий, как и мои клиенты. Но даже неверующие порой ищут пред лицом смерти утешение капеллана. Мои клиенты святоносцем не пользовались. Даже верующие. У них был я.
Этим я отличался. Этим был особ. Я проводил вместе с клиентом его последние дни, а не только лишь момент исполнения, как палач. Я был тем, кто клиента в завершающий отрезок его жизни, что заодно и казнь, непременно посетит, перемолвится, выслушает, утешит. Выяснит его последнее желание и обеспечит его выполнение. Клиенты, уходя, часто дарили мне всякое. Ничего особого смертник не имеет за душой. Кто — книжку, что последнюю в камере читал. Кто — обручальное кольцо. Один сумасброд себе золотой зуб выбил о решетку, мол, не возьмешь, другие ведь все равно беспомощную башку оберут, не кинут же золото в печь! Но по этой части я был непреклонен: я не принимал ничего. Исключено. Уж точно, не знал бы, куда подобное девать. Я пережил последние дни каждого моего клиента напролет, как свои, но падением ножа он был мне отрублен, в моей жизни его не оставалось. У меня нет никаких сувениров хреновых от моих трудовых побед.
Ошибок правосудия я не разделяю. Морально. Хотя однажды разделил физически. Как позже узнал. Жутко, конечно. Но я лишь смертонос, слепое оружие исполнения приговора. И в качестве такового был ему счастьем в несчастье. Прости, дружище: судьба бывает несправедлива, но собственно мною тебе повезло уж точно больше, чем столь же невинным жертвам пожара или бешенства.
Изредка у меня бывали клиентки. Крайне редко. Быть может, из-за этого еще труднее давалось то же вежливое уважение. Без ненависти и упрека. Без сострадания и жалости. Женщин мне все-таки было чуть жаль. Чуть больше. Одну даже очень. И свой долг над ними я всегда старался исполнить тем более тщательно. Нет, так нельзя говорить: я всех обслуживал с предельной тщательностью. Речь лишь о внутреннем отношении. А эта одна особая: той мне даже не пришлось привести в исполнение. Что считаю даром судьбы.
Жанна мне слегка претила. Чуть больше. Я ее ненавидел чуть больше других. В пределах тех узких рамок, в которых мое номинальное беспристрастие могло колебнуться вниз да вбок. Меня мало чем удивишь. Мне отнюдь не хотелось бы сейчас погружаться в кровавые подробности спектра вин моих клиентов. Не пойму, почему Жанна в меня попала… свежее. Стало быть, из-за непривычки: преступления моей мужской клиентуры я давно уже мог за них сочинять сам, и никакой новичок уже не раскрывал передо мной новую страницу в книге чертовой этой жизни. А может быть, из-за собственных воспоминаний детства о настоящей Жанне, овеянных тогда непритворным ужасом.
Так или сяк, но Жанна раскрыла. Новую страницу. В жизни, не в книге, прочтенной в детстве.
Ей было чуть за сорок. Медсестра, нянька. Больше половины своего века проведшая в системе здравоохранения и ухода за сиротами. Сменившая немало работ. Но и не навязчиво много. Нормально. В любом ее рабочем месте иной раз случалось некому ребенку умереть. И до нее, и при ней, и после. Всегда же кто-нибудь скончается от болезни, которую большинство переносит. Увы. Не всегда же в приюте до корней некой необъяснимой смерти копаются с придирчивостью родных родителей. Ведь и так не поднимешь. Притом это случалось не навязчиво часто. Нормально.
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.