Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2 - [173]

Сгорбившись и пряча лицо от косых струй дождя, Иегуда побрел прочь от кромки воды.

Пришла пора заботиться о себе, подумал он с грустью, для всего остального просто не хватит сил.

На своего вернувшегося спасителя Шаул посмотрел уже осмысленными глазами.

— Спасибо, — произнес он по-гречески, стуча зубами.

Иегуда молча кивнул, принимая благодарность, и неловко уселся на зернистый песок напротив Шаула, опершись спиной на мокрую глыбу. Тут, между камнями, было значительно теплее — от дождя скрыться не получилось, но зато ветер почти не чувствовался.

— И тебе спасибо… Если бы ты не задержал кормчего, то не спасся бы никто.

— Бог подсказал мне путь к спасению, — прошептал Шаул. — Он же сохранил нас… Спас от неминуемой гибели.

— У меня сложные отношения с Богом, — сказал Иегуда. — Я привык больше полагаться на себя.

Га-Тарси улыбнулся.

— Как твое имя, человек? — спросил он доброжелательно.

— Зови меня Калхас…

— Но ты — не Калхас?

— Возможно. Но если ты назовешь меня так, я откликнусь.

— Ты — грек? Впрочем, я и сам вижу — не грек. Иудей.

— Какая разница, Шаул? Я и сам порою не помню, кто я и откуда… Зови меня Калхас, считай меня греком. Это ничего не меняет.

— Наверное, — согласился Шаул и на миг прикрыл глаза темными веками. — Раньше тебя звали иначе… Я помню тебя, Калхас. Твое лицо показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, когда и где мы виделись. А сейчас я вспомнил… Ты был в Эфесе в ночь кровопролития. Ты и Мириам га-Магдала. Я еще тогда подумал, что ты ей не чужой… Это был ты, ведь так?

Немного подумав, Иегуда кивнул.

— Я редко ошибаюсь, — продолжил га-Тарси устало. — У меня прекрасная память на лица — помню тысячи. Имя могу забыть, но лицо — почти никогда. Это или дар, или наказание. Зачем мне помнить лица тех, кто давно умер? А я помню… Скажи, а этот перстень у тебя на шее?

Иегуда невольно коснулся перстня ладонью.

— Это перстень смертника?

— Да.

— Кому он принадлежал?

— Моему другу…

— Его распяли?

— Да.

— Давно?

— Очень давно.

— Ты друг Мириам, — сказал Шаул, глядя мимо собеседника. — Носишь на шее перстень смертника, называешься греком, хоть сам иудей… Все это странно. Но у всего на свете есть объяснение. Почему ты спас меня, Калхас? Нет, спрошу не так… Почему ты спас именно меня? Тогда, в Эфесе, ты явно не был рад встрече со мной. Я чувствовал — ты не принимаешь ни меня, ни то, что я говорю…

— Ты изменился, га-Тарси.

— Люди не меняются сами по себе. Нас меняет то, во что мы верим.

— Значит, тебе повезло с верой, она изменила тебя. Тебя прежнего я бы спасать не стал.

— Ты привык говорить прямо.

— Да, Шаул. Я не люблю юлить. Остров большой, я думаю, что он обитаемый. Уже сегодня нас найдут местные жители. Другой возможности сбежать у тебя не будет.

Га-Тарси вскинул на Иегуду взгляд, полный удивления.

— Тебе не надо ехать в Рим, равви.

— Мне не ехать в Рим? — переспросил Шаул. — Бежать? Но за мной нет никакой вины! То злое, что обо мне сказано — клевета, и сделано это из зависти. А если я побегу, то, значит, я в чем-то виноват… Я не хочу бежать.

— Виноват ты, Шаул, или не виноват — не важно, — сказал Иегуда со всей серьезностью. — Если ты попадешь на глаза Цезарю, то наверняка умрешь.

— Почему это волнует тебя, Калхас? Ты миней?

— Нет. Я не миней. Сейчас не время выяснять, во что я верю, Шаул. Достаточно, что я не верю в справедливый суд Нерона. Я думаю, что ты знаешь — он недолюбливает вашу секту. Но это не главное. Главное, что тебя ненавидят твои же единоверцы, равви. Ненавидят настолько, что готовы расправиться с тобой руками врагов. Все знают, что Иаков, глава Ершалаимской церкви, свидетельствовал против тебя. Это из-за его доносов ты сейчас едешь на верную смерть. Я предлагаю тебе жизнь и свою помощь, чтобы выбраться отсюда и исчезнуть. Дальше — пойдешь, куда захочешь. Не возвращайся в Ершалаим, там тебе не рады, держись подальше от больших городов — мир велик, ты сам об этом знаешь. В нем множество людей, которые будут слушать тебя с удовольствием. Ты будешь нести им свое учение и проживешь еще долгие годы в любви и уважении. Да, у тебя будет много имен и никогда не будет постоянного дома, но поверь мне — это не главное. Жизнь — единственный бесценный подарок. Послушай меня — и выживешь. В Риме же ты умрешь.

Га-Тарси помолчал. Он походил на грифа, сидящего под дождем: вздернутые острые плечи-крылья, круглая лысая голова, мокрый свалявшийся пух на затылке, длинная морщинистая шея. Мохнатые седые брови и тонкий, чуть крючковатый нос довершали картину.

— Ты много знаешь, грек, — наконец-то произнес он.

— Это так, — подтвердил Иегуда, прислушиваясь к гулу голосов.

Люди на берегу начали приходить в себя. Значит, скоро в их убежище появятся посторонние.

— Скажи мне, Калхас, когда ты говорил, что у меня будет много имен и никогда не будет дома, ты рассказывал свою историю?

Иегуда посмотрел Шаулу в глаза.

— Да. И поэтому я знаю, о чем говорю. В смерти нет смысла, Шаул. Что бы ни говорили вы, минеи, смерть — означает пустоту. Конец всего. Из грязи — и в грязь…

— Это не так, Калхас, — мягко возразил га-Тарси. Капли дождя стекали по его лицу слезами. Рана над бровью все еще понемногу кровила, и розовые струйки расчертили щеку причудливым узором. — Смерть — это только начало вечной жизни. Был человек, который умер на кресте и своими муками искупил вину людей, снова открыл нам рай, потерянный праотцом Адамом и праматерью Евой. Этого человека звали Иешуа и он был маши-ахом, посланным Господом Богом нашим!