Проклятые экономики - [155]

Можно говорить и про более мелкие уровни. Что происходит, например, с компанией, которая создала и производит уникальное лекарство, зарабатывая на нем сверхприбыли? То же, что и с государством, типа Науру, которое экспортирует очень дорогой ресурс: топ-менеджмент начинает непропорционально много зарабатывать, нанимается множество неэффективных сотрудников, совершаются зачастую бессмысленные поглощения других компаний, огромные избыточные средства идут на рекламу, миллионы долларов выплачиваются многочисленным коучам, за тимбилдинги, увеличиваются социальные пакеты, покупаются самые дорогие офисы, оборудование (в основном – офисное), автомобили и самолеты. Что происходит, когда на рынок выходят многочисленные дженерики или заканчивается патент или появляется новое лекарство, еще более эффективное? То же, что и со страной в конце ресурсного цикла.

Компании, построившие сильный бизнес, часто начинают бурную географическую экспансию или вхождение в смежные бизнесы, и с ними нередко происходит то же, что и с Римской империей: они становятся настолько зависимы от своей периферийной сети (контроль за которой они не в состоянии поддерживать), что рано или поздно части ее обособляются, а на месте первичного бизнеса мало что остается – за время экспансии все его ресурсы были выжаты.

Наконец, экономические «проклятия» зачастую преследуют даже отдельные семьи. Вы наверняка слышали поговорку: «людям всегда нужно втрое больше, чем у них есть». Это народное отражение процесса адаптации к росту дохода – люди начинают больше тратить и, сколько бы у них ни было, всегда верят, что их траты совершенно обоснованы и необходимы. В Москве 2020 года семья двух опытных врачей зарабатывает на двоих (с учетом зарплат, доплат, частных приемов и пр.) вряд ли больше 5–7 тыс. долларов в месяц, и это считается высоким доходом, а сами они, как правило, довольны своим материальным положением. При этом семья начальника управления нефтяной компании и специалиста той же компании может иметь месячный бюджет в 20–50 тыс. долларов, и, как правило, они живут в постоянном ощущении нехватки средств: их запросы находятся на совершенно ином уровне по сравнению с семьей врачей. Удивительно, но семьи, оказываясь в положении «моногородов» (а семьи чаще всего имеют один основной источник дохода), ведут себя очень похоже: в случае падения доходов они плохо перестраиваются и ищут новые источники, существенно медленнее снижают расходы, чем требуется, залезают в долги, внутри семьи начинаются конфликты, кто-то пытается уйти из семьи, кто-то – требовать с родственников обеспечения прежнего образа жизни. История государств может многому научить, в том числе и такие семьи.

Почему вы отвергаете роль политики неэкономического содержания, стараясь везде найти экономическую составляющую? А как совместить ваши идеи с историей глобальных катастроф – войн типа завоеваний Александра Македонского или Наполеона, нашествий гуннов или развития большевизма в СССР и нацизма в Германии?

Разумеется, мы не отвергаем неэкономических причин политических событий и общественных изменений – в мире не существует «чистых» моделей, и любые существенные процессы всегда имеют множество различных причин и граничных условий. Более того, похоже, что случайность или лишь незначительный перевес тех или иных факторов могут зачастую серьезно изменить ход истории. Мы специально говорим «похоже», потому что в истории практически невозможно поставить научный эксперимент – в ней нет повторяемости, все ситуации идиосинкратичны. Вместе с тем современной исторической науке неизвестны никакие факторы, кроме экономических, которые бы оказывали на общества системное влияние – в том смысле, что разные общества в разные времена более или менее одинаково (с точностью до тех самых уникальных обстоятельств) реагируют на схожие экономические условия. В этом уникальность экономического подхода к истории: личности вождей несхожи, как и их действия; культурные особенности сильно различаются во времени и между отдаленными сообществами. Изучая культуру и личности, ты почти всегда изучаешь нечто неповторимое за пределами эпохи и территории. Наполеон – совсем не Александр Македонский, а Чавес – не Кастро; принципы Конфуция нельзя внедрить в современной Великобритании. А вот экономические факторы работают примерно одинаково и в Древнем Египте, и в современной России.

Разумеется, все модели имеют свои граничные значения. В физике, как правило, аналитические решения работают при условии так называемой гладкости рассматриваемых функций (строго говоря – наличия у этих функций конечной производной в любой точке, говоря популярным языком – отсутствия разрывов на графике). В истории то же самое: все наши рассуждения хороши до момента, когда возникает быстрая и масштабная внутренняя или внешняя флуктуация (экспансия Александра Македонского или нашествие гуннов), или до момента «крайней точки», за которой начинается период хаоса и структуризации нового порядка. Кстати, в физике есть достаточно хорошо проработанная теория хаоса – у него свои законы, не похожие на законы регулярных состояний. В историческом хаосе тоже возникают совершенно другие законы, изучение их – дело специалистов по революциям, нестабильным режимам, подрывной деятельности. Пока, как показывает практика действий имперских разведок и экспедиционных корпусов, наука эта изучена человечеством крайне поверхностно.