‒ А Лучом? ‒ вырвалось у неё. Она прикусила язык, досадуя на свою несдержанность. Взгляд Чар-Вэй похолодел, блеснул сталью. Девочка скромно опустила глаза, разглаживая оборки на переднике.
‒ Это уж зависит не от меня.
Неожиданно его голос прозвучал не гневно, а почти устало.
‒ Лучами нас делают не учителя. Талант и воля… и безнадёжность иногда. Давай вернёмся к вопросу о Лучах чуть попозже. Ступени этак на шестой. А сейчас я скажу твоим родным и поедем домой. В твой новый дом. Ко мне.
‒ Родных нет, ‒ сказала она. Вышло спокойно и даже весело ‒ да отчасти так и было. Никто не сдержит, никто не влезет, никто не остановит. ‒ Повезло.
‒ Да, сплошное везение.
Пальцы, залитые белой тканью, тронули висок, потёрли неведомо с чего наморщенный лоб. У Чар-Вэй бывают мигрени? А ведь о магистрах все в один голос говорят, что болезни их не берут. Ещё о вечной юности говорят… мол, им уже и сто, и двести, а с виду всё те же двадцать пять. И ему, может, двести?
‒ Как вышло, что ты одна? Кто тебя кормит?
Его тон стал сух и резковат, словно что-то рассердило его. Это её задело ‒ непонятно, почему. Как и мысль насчёт двухсот лет. Против её двенадцати.
‒ Кормлюсь сама, ‒ тоже сухо отрезала она. Влезать в подробности совсем не хотелось.
‒ Я задал вопрос.
Его голос стал льдом, но взгляд взвихрился и охватил её пламенем ‒ странным, диким, кинжально-острым пламенем цвета изумрудов. Она не могла оторваться от этого пламени, внутри которого был лёд, а может, тот самый кинжал, заточенный так, что мог рассечь на тонкие ленты воздух. Двести лет. Или четыреста.
‒ Вернёмся к правилу: ученик не смеет лгать учителю. Или не отвечать ему.
Она почувствовала, как напрягаются скулы и сжимаются кулаки, быстренько это пресекла и виновато улыбнулась, вспоминая о фиалках, оборочках на платье и пользе пушистых ресниц. Так скромно и удобно прячущих глаза, душу и тайны от слишком острых и непонятных магистров с изумрудными взглядами.
Пятьсот лет, мигрень и страшный характер. И мне это надо?
‒ Мы жили с отцом. В конце Трона он уехал по делам, а потом пришло известие о его смерти. Случайной. Дрёмный сон. Глупо.
Она не очень хотела, чтобы из-под улыбки напуганной, но храбрящейся ученицы вылезла кривая усмешка, но может, оно и к лучшему.
‒ Матери нет, она давным-давно нас бросила. Я и не помню её. И уж её-то советы, быть мне вейлени или нет, никому не нужны. А еды хватает. У нас же сад и куры. И огород. Ещё я хожу доить коз на ферму.
Она пренебрежительно дёрнула плечом:
‒ Учитель мне нужен не затем, чтоб не умереть от голода!
Он нужен мне, чтобы сделаться магистром, потом Лучом, потом найти тварь, убившую папу, и долго, долго оттачивать на нём умения, полученные у самого пугающего и искусного вэй-лорда Тефриана. А потом я с удовольствием буду смотреть, как то, что от твари останется, умирает.
‒ Какой трясины ваш вейлин мне не сообщил, ‒ пробормотал он и снова сильно потёр лоб, будто сгоняя хмурые складки. Кажется, это помогло: льдистые лезвия втянулись в глубь зелёных озёр и там растаяли. А она думала, что, возможно, лет всё-таки не двести, а чуть меньше… хотя бы сто семьдесят? Но если он и дальше будет вот так обжигать и резать холодом одновременно, то сколько у неё шансов добраться до неизвестного убийцы живой и способной к сражению?
А может, сражаться вместо неё будет он?
‒ Последний раз спрашиваю, Валенсия Эйвин, ты уверена? Это, видишь ли, бесповоротно.
‒ Чар? ‒ тихонько спросила она, исподлобья глядя в красивое серьёзное лицо. ‒ Или вы?
‒ Учителей не меняют после пробуждения. А Чар… ты ведь на грани. Как бы я иначе тебя нашёл?
‒ Меня Валенсией никто не называет, ‒ сказала она. ‒ Такое занудное имя. Диш как-то приятнее.
‒ Точно. ‒ На его губах вдруг появилась оживлённая мальчишеская улыбка. ‒ А я и сам угадал. Ну вот, опередила, а я-то хотел блеснуть талантом Вэй! Ну, Диш… значит ‒ да?
Девочка кивнула так решительно, что блестящие чёрные волосы взметнулись облачком вокруг лица.
‒Да, милорд мой магистр вэй’Каэрин.
