Проклятие Звёздного Тигра. Том II - [51]

Энтис, слегка краснея, согласно кивнул.

‒ Верно, ‒ пробормотал Вил, ‒ но не только… Энт, зачем в лесу храм? Для зверей, что ли, построили?

‒ Тропинка не заросла, ‒ заметил Энтис, не поднимаясь с колен. ‒ И изваяние белое. Словно помыли.

‒ Да, непонятно. Я не слышу памяти о людях… ‒ Вил осёкся. ‒ Изваяние. Такая искусная работа дорого стоит! Вдруг её какой-то Вэй украл, а тут спрятал? Храмы Давиат не строят из гранита… Может, она затем нас сюда и привела, чтоб вору помешать, ‒ и двинулся к мраморной девушке в белом круге.

Он шёл всё медленней, затем вытянул руки порывистым жестом, пошатнулся и упал на колени у ног богини. Энтис вскочил, леденея от страха, и тут рука Вила коснулась изваяния. И отдёрнулась, как от раскалённого железа. Он вскрикнул… и упал на замшелые каменные плиты, и пальцы руки, которая притронулась к богине, стиснулись в кулак так сильно, что Энтис не сумел разжать их, как ни пытался.

Воздух плотный и густой, и ветер в лицо. Откуда здесь ветер? Она совсем рядом ‒ и так далеко… расплывается в глазах… Трудно дышать, что со мной, я теряю сознание, отчего? Ветер… ты хотела поставить меня на колени? Темно… Подпусти меня, пожалуйста, подпусти! Разве мой путь во Тьму, и сойти с него я не в силах? В чём я виноват, за что ты отталкиваешь меня?! Ты ‒ такая милосердная и щедрая! Ближе. Ещё ближе. И… дотронулся. Вспышка прорезала тьму, молния сорвалась с небес и вонзилась, пройдя через ладонь, прямо в сердце, и я горел, горел, как факел. Кто-то в белом манил… девичий голос, высокий и чистый, вскричал моё имя… и я стоял в огне под ослепительно-чёрным небом, один, один навеки, пылая живым факелом. На пепелище ‒ творении моих рук; среди сотен ужасных смертей по моей вине. И мучительно ясно ‒ лицо в золотых локонах, сожжённых, слипшихся от крови; серые глаза, невидящие, застывшие, неживые, ‒ и кровь повсюду, во всём мире ничего, кроме крови, и огня, к оторым был я сам, и усталого мёртвого лица, островка угасающего сияния в океане крови и огня…

Вил, наконец, хрипло вздохнул и открыл глаза; и если бы Энтис не боялся рассердить друга таким бурным проявлением чувств ‒ обнял бы его изо всех сил и расплакался от счастья.

‒ Где мы? ‒ Вил привстал, беспокойно озираясь. ‒ Я был в храме… ведь был, да? Давиат… я упал…

‒ И потерял сознание. ‒ Энтис вновь уложил его голову к себе на колени. ‒ Мы у ручья, недалеко от храма. Я тебя вынес. Ты был горячим, будто в лихорадке, и сейчас всё ещё…

‒ Вынес? ‒ друг не сводил с него глаз. ‒ Просто подошёл и вынес? Что ты чувствовал? Да говори же!

‒ Испугался, ‒ сердито фыркнул он. ‒ А ты бы что чувствовал на моём месте? Лежишь, как мёртвый, а я ничего не понимаю, ничем не могу помочь… Ты странно шёл ‒ будто сквозь ветер. Почему?

Вил отвёл взгляд.

‒ Не знаю. Всё потемнело… когда я ел в последний раз, два дня назад? Ох, ты тут ни при чём! ‒ он поморщился, глянув на друга из-под ресниц. ‒ Я не хотел, но в этом-то и дело, и не надо выдумывать глупостей ‒ храм, Давиат, Чар… кто угодно может потерять сознание от голода, и ты тоже! Разве нет?

‒ Да, ‒ согласился Энтис, с трудом отыскав некий смысл в этой несвязной речи. ‒ Если бы я два дня голодал, и тара не прошёл бы. Надеюсь, теперь-то ты образумишься и станешь есть нормально? Вэй или нет, но без еды ты умрёшь. Вот, уже падаешь на ходу. И твоей силе Чар голод вряд ли полезен!

‒ Да, ‒ пробормотал Вил. ‒ Да, да, ты совершенно прав.

Больше они эту историю не обсуждали. К радости друга, отказываться от еды Вил перестал. И ещё «вылечился» от Книги: не забросил совсем, но читал куда реже. Зато не расставался с Лили, пел лучше прежнего, и Энтис едва сдерживал слёзы, возвращаясь в счастливые, удивительно беззаботные дни до Пробуждения… Они часто сражались, и Вил танцевал так, словно всю душу без остатка бросал в танец ‒ самый строгий учитель был бы доволен. Энтису, кстати, казалось, что он строгий и есть. А дома его отчего-то считали чересчур снисходительным. Кер однажды сказал, что именно поэтому вокруг него постоянно крутится куча детишек, желающих сразиться. А он-то думал ‒ наоборот, слишком их гоняет!

Но и теперь Вил уходил, почти каждый день ‒ и один. Ни просьбы, ни уловки Энтису не помогали…

А потом Вил сказал ему: «Идём». И он собрал дорожный мешок, попрощался взглядом с невзрачным смешным домиком и последовал за другом. Куда ‒ не спрашивал: это было неважно. Шёл Трон, первый знак лета, его любимое время года, и всё казалось особым, волшебным: и ночи ароматны и звёздны, как никогда, и солнце обогревало нежно, не утомляя тяжёлой жарой, и лёгкий ветерок появлялся именно в тот час, когда прохлада наиболее желанна. И всюду заливались на разные голоса птицы, и выглядывали из зарослей оленята, и Энтис не отнимал от губ флейты ‒ просто потому, что ему было весело.

‒ Завтра пятый день Трона, ‒ сказал Вил. ‒ Идём к Черте? ‒ и, видя в серых глазах тревожный вопрос, пояснил: ‒ Твой день рождения, коли ты позабыл. Я думал, тебе домой надо. Посвящение, и вообще…

‒ И вообще, ‒ поспешно подхватил Энтис, ‒ завтра всё должно быть, как я хочу. И никаких книг! И я согласен охотиться, но потрошить и готовить будешь ты. И посуду мыть тоже. А я буду рассказывать, что тот корешок здесь лишний, и оно уже подгорело, и котелок так не чистят, и всё такое.