Проклятие императорского дома - [38]

И Лэйли прижала руки к животу, упала в мокрый песок и скорчилась, переживая чужую боль, огненный кинжал в живот — до самого позвоночника, волна жгучего яда — до кончиков пальцев ног и рук; волна — до опухшей, переполненной огнем головы; волны отступили и вновь встретились в животе, схлестнулись водоворотом, и Лэйли рухнула в омут, в котором каждый новый вдох оборачивался пыткой; она зажмурилась, чтобы истошный свет луны не выжигал больше глаза и замерла в позе, в которой скорчивало в банках у Лоца нерожденных младенцев, в позе, которая не приносила облегчения, но не делала хуже.

Она не знала, сколько так лежала: могла сказать только, что освободилась тогда, когда Лес устал кричать.

Ночная тьма серела, выцветала, уступая утренним сумеркам.

Лэйли несмело приоткрыла глаза.

Она не слышала больше крика, но всем своим существом чувствовала рваное, поверхностное дыхание Леса, забывшегося неглубоким сном умирающего. Она с трудом выровняла свое, приподнялась на локте, тупо уставившись на серый и жесткий речной песок.

В голове было звеняще пусто.

Она не сразу вспомнила, как чувствовать свое тело. Еще мгновение назад у нее не было локтя, который сейчас кололи песчинки, не было ног, на которых саднили свежие царапины, не было рта, который жадно хватал живительный воздух; у нее была только боль. Деревья. Создания. Травы, ягоды. Птицы.

Монстры. Когда-то просто звери, но потом и их изломала смертельная болезнь Мира…Чужие звери, ступившие на эту землю, взрыхлившие ее своими когтями: болезненная, чужеродная опухоль, которую Лес сдерживал в себе столько лет, из последних сил уцепившись за почву корнями.

Отец как-то упоминал, что рано или поздно Хранитель заключает с Лесом договор, но никогда не рассказывал об условиях.

Теперь Лэйли знала. Возможно, так звучал лишь ее Договор; но она знала лишь его теперь. Для нее мог существовать лишь такой. Никакой торговли, никаких встречных условий. Только да или нет.

Забери все мое, Хозяйка; забери мои деревья, мои травы, моих созданий, мою силу, забери меня; но вместе с тем забери и мою боль.

Таково мое слово.

Каково будет твое?

Она могла бы отказаться. Так хочется отказаться и больше не слышать крика, больше не вслушиваться в дыхание, которое вот-вот оборвется… Никогда больше не разделять с Лесом даже той малой толики его боли, которую разделила сегодня.

«Нет». Самая древняя, самая примитивная магия. Она не обязана вступать в наследство. Никто не обязан.

Никто.

Это… так страшно.

Она знала, но не осознавала, что окажется перед этим выбором совсем одна.

— Да, я сделаю это. В будущем. Я принимаю наследство. Но пока… Я не готова, — прошептала Лэйли, — пока не готова. Пока не справлюсь. Еще слишком мала и слаба. Еще детеныш. Пока мой отец в своей силе. Но я вернусь, когда наступит мое время, Лес. Я вернусь и помогу тебе. Я обещаю.

Ты клянешься?

— Я клянусь.

Иди с миром, Наследница.

И так оно было правильно.

Лэйли знала, что так — правильно.

17. Лэйли

Она кое-как смогла проскользнуть к себе в комнату в восточной башне незамеченной. Повезло: как раз под утро вернулся отец с весьма потрепанным отрядом. Лэйли с облегчением отметила, что тяжелораненых вроде не несут, обошла крепость до южной стены и прошмыгнула через старую караулку.

Велико было искушение скрыть все и ото всех: Лоц будет возиться с перевязками в худшем случае до полудня, и можно оправдаться перед собою тем, что отвлекать его не хотелось.

Но Лэйли взяла себя в руки.

Во-первых, ее вины в произошедшем не было. Она не могла не выйти на зов Леса. Никто не будет ее ругать, никто не будет ее наказывать. Да, Лоц тут же пошлет за отцом, но как раз отцовского совета ей сейчас и не хватает. Пусть произошедшее довольно… сомнительно, но скрывать это от единственного человека, который прошел через то же самое и до сих пор способен разговаривать, а не стоит кряжистым деревом в Лесу, как дед, будет самой настоящей глупостью.

Хоть Лэйли и стыдилась почему-то своей слабости и боли. Понимала, что ничего плохого не сделала, но все равно в деталях рассказывать о том, как корчилась на песке, она не хотела. Пусть и понимала, что придется.

Во-вторых, Лэйли боялась… да, боялась. Очень боялась, что это может повториться. Она очень хотела знать, сколько еще раз ей придется терпеть подобную боль. Если это ее долг, если это и есть ее Наследство — она хотела бы знать.

Отец никогда не предупреждал ее ни о чем подобном, и это беспокоило Лэйли: не пошло ли что-то не так? Она бы знала, если бы у отца случались приступы. Весь замок бы знал. Лорд Кайсор всегда был на виду. Когда было свободное время и настроение, даже проводил тренировки с детьми вместо Каяра. И тренировок с Лэйли никогда не пропускал. Он всегда был занят. Всегда на людях.

И матушка тоже ничего такого не говорила. Леди Василь всегда была довольно прямолинейна, когда дело касалось здоровья, и не любила лишних страданий во имя «имиджа», как она говорила. «Стоическое превозмогание» и «замалчивание трудностей», по ее мнению, слишком часто приводило к летальным осложнениям проблем, которые можно было бы придавить в зародыше.

Поэтому Лэйли отпросилась с утренних занятий с Еглаей под предлогом помощи Лоцу, и правда помогала Лоцу в госпитале, пока больные не кончились.