Проклятие императорского дома - [28]

Императора не волновали всякие частности вроде квалификации придворного мага, слишком высокой для обучения пятилетней девочки, какой бы гениальной та ни была; он хотел, чтобы у его дочери был лучший учитель, но «лучшего» определял отнюдь не по педагогическим способностям.

К счастью, к тому времени, как пришлось учить старшую принцессу, у Учителя уже полтора года как был Ирай.

После приюта Ирай оправлялся слишком медленно. Это раздражало Учителя. Но Ирай чуял, что это не раздражение воспитателей — глухое, злобное, направленное на него, лучше-бы-его-тут-не-было; это раздражение деятельное, направленное на исправление ситуации. Лорд Энтель не хотел видеть ученика забитым и угрюмым, не хотел, чтобы тот сторонился людей, чтобы боялся поднять глаза на старших. Поэтому он начал выводить его в Башню месяц спустя, согласившись даже провести цикл лекций по воздушной магии для первого курса, при условии, что ученику присвоят статус вольнослушателя.

Ирай чуял, что этот человек не желает ему зла, он чуял его беспокойство. И постарался шагнуть ему навстречу.

У него не получилось забыть приют: он провел там совсем немного времени, но это время переломало его, исказило и полностью вытеснило из головы все, что было до него. Ирай с трудом вспоминал цвет волос матери и голос отца, как будто когда-то, сильно испугавшись, он выставил эту часть жизни за дверь, и замок защелкнулся против его воли, сам. Учитель убеждал, что и приют стоило бы выставить за дверь, но Ирай боялся, что тогда от него ничего не останется, кроме замков, дверей и глухих стен, и вместо этого превратил приют в шутку, в щит. Ничего хуже уже не случится, значит, можно не бояться; худшее — закончилось, значит, можно и посмеяться надо нелепостью концовки.

Ирай обожал Учителя, но обожал с широко открытыми глазами: к концу первой же недели Ирай сказал, что лекции лорда Энтеля никуда не годятся.

— Простите, лорд Учитель, — сказал он, — но я неделю ходил и ничего не понял. И я не один там такой тупой. Народ уже даже не конспектирует.

Тогда он еще немного путался, как к нему обращаться. Получались нелепейшие конструкции, но Учитель не сердился. И Ирай все наглел и наглел, но пока еще не нащупал границы дозволенного. В тот раз ему показалось, впрочем, что он зашел слишком далеко. Желудок у Ирая сжался, засосало где-то под ложечкой, как будто он шагнул за границы и падает в пропасть. За такую наглость ему стоило бы влепить тяжеленный подзатыльник.

Но Учитель только руками развел.

— Когда-то давно, — сказал он даже как будто бы чуть виновато, — Башня вовсе не задумывалась как высшее учебное заведение для магов. Это была крепость. Объединение. У магов случаются плохие времена, когда они уязвимы; ученики иногда оказываются одни. Такого рода объединение. Гнездо. Кров. Безопасное место.

Ирай кивнул.

— То есть там до сих пор кормят, но не учат? — предположил он.

— Нет, потом… мой предок. Мой предок… начал реорганизацию. Этого потребовало само время, времена менялись, магия развивалась, и маг-недоучка, случайно получивший в руки не те мемуары, мог навредить самой ткани мира. Недоучки становились опасны. Прорыв Зеленой Лощины был первым, и мы понимали, что не последним. Мой предок… Он объединился с несколькими энтузиастами, и мы сделали из Башни высшее учебное заведение. Идею взяли у юристов, у них такое уже лет сорок было и отлично работало. Ректоры, советники… студенты. Экзамены. Обязательная сдача зачетов, допуски к магии высшей ступени… Но как-то… Студенты всегда учились сами. В общем-то, первоочередная задача — не допустить образование Прорыва, вот и все. Башне не нужны горячие головы. Башне нужны терпеливые и усидчивые. Башне нужны те, кому хватит терпения прочесть инструкции и им следовать.

Учитель развел руками.

— Если они бросили конспектировать, это их слабость. Половина первого курса отсеется на первой сессии, зато остальные научатся учиться самостоятельно.

Ирай отвернулся.

— Гадость какая, — сказал он, — вы же им обещаете, что они смогут колдовать. Деньги дерете немаленькие. А в итоге просто заставляете три часа слушать бред всякий. Хоть бы время их не тратили тогда. Если они все равно сами учатся и платят, по сути, за допуск к библиотеке и право носить мантию. И вообще. Я потом послушал Ийца. Ийц нормально основы пирокинетики дал. Я хоть понял, как искру высекать.

Он взглянул на Учителя, ожидая увидеть хоть какое-то подобие гнева на его ненастоящем красивом лице, но тот лишь мягко улыбнулся.

— У Ийца дар, — вздохнул он, — я так не умею. Это сродни магии, но другое. Он как-то так доносит информацию чужие головы… Прости, что я так не могу.

— Вы че извиняетесь-то? — опешил Ирай.

Он не помнил, он даже представить себе не мог, чтобы взрослый вдруг признал перед ним свою слабость и неправоту. И каким-то непостижимым образом он ощутил вдруг, что готов доверить этому человеку себя и свою жизнь. Потому что Учитель к нему прислушался, как к человеку прислушался.

— Я твой Учитель, и я несу за тебя ответственность. Мне жаль, что… Я могу похлопотать, Ийц мне должен, возьмет тебя в личные ученики…

Растерянность, звучавшая в его голосе, резанула Ираю ухо, как ножом; он замотал головой.