Проклятие фараона - [6]

Он взял из рук женщины ключи и передал ей свой портфель, чтобы не ставить его на пол. Ключ повернулся довольно легко, просто нужно было прижать дверь посильнее.

– Вы – настоящий волшебник! – восхищенно вскричала блондинка. – Как мне вас благодарить? Если бы не вы, я бы, наверное, целый час провозилась!

Она распахнула дверь, и в это время где-то в глубине квартиры зазвонил телефон. Блондинка сбросила туфли и помчалась по коридору на звонок. Старыгин, глядя ей вслед, отметил узкие ступни, тонкие щиколотки и совершенной формы икры. Впрочем, он тут же спохватился, что опаздывает на работу, а бестолковая соседка унесла зачем-то с собой его портфель. Пришлось идти на ее голос.

Телефон нашелся в гостиной. Звонила, судя по всему, сестра, та самая Лена. Блондинка смеялась и оживленно говорила, что все хорошо, она прекрасно устроилась и по делам начнет бегать завтра. Портфель Старыгина валялся рядом. Он показал глазами на портфель, потом постучал по циферблату часов.

– Что? – спросила блондинка в трубку. – Подожди, я запишу…

Она протянула руку понятным каждому жестом, и Старыгин дал ей свою ручку, затем подхватил портфель и отступил к дверям гостиной, помахав рукой. Блондинка на секунду оторвалась от телефона, сделала большие глаза и прижала руки к груди, показывая этим, как она благодарна. Дмитрий Алексеевич еще раз взглянул на часы, охнул и заторопился к выходу.

На Дворцовой набережной было ветрено. Нынешний сентябрь был прохладным, но удивительно ясным для осеннего месяца. Непривычно синяя вода в Неве была покрыта белыми барашками. Солнце чувствовало, что ему осталось мало времени, поэтому старалось вовсю.

Остановившись у служебного входа в Эрмитаж, Старыгин оглянулся на реку и чаек, с криками снующих над водой. Пахнуло водорослями и морем, а может, ему показалось.

Он расписался в журнале у вахтера и пошел длинными коридорами к своей мастерской.

– Дмитрий Алексеевич, слышали, что случилось-то сегодня ночью? – обратилась к нему знакомая сотрудница.

Старыгин не ответил, он уставился на дверь мастерской. Она была открыта. Это было очень странно, поскольку никто, кроме него, не мог туда войти. То есть, конечно, несколько доверенных сотрудников и охрана знали код сигнализации и могли ее отключить и открыть замок. Но только в экстренном случае. Мелькнула паническая мысль о пожарном, который очень любит устраивать внезапные проверки и реквизировать запрещенные чайники и кофеварки.

Однако Дмитрий Алексеевич в одно мгновение ясно понял, что никакой пожарный тут ни при чем, что его недолгой спокойной жизни пришел конец, что впереди его ждет очередное трудное и опасное расследование.

«Вот, накаркал сам себе, – сердито подумал он, – плохо, что ли, было…»

Он решительно толкнул дверь и вошел в мастерскую.

Как нетрудно представить, Дмитрий Алексеевич Старыгин не страдал особенной любовью к порядку. В квартире у него всегда был порядочный кавардак, тщательно поддерживаемый котом Василием, оба обитателя квартиры прекрасно себя чувствовали среди разбросанных книг, помятых вещей и испачканных шерстью пледов.

Иное дело – работа. В мастерской у Старыгина был абсолютный, просто идеальный порядок, каждая вещь находилась на своем месте, тут Дмитрий Алексеевич был очень аккуратен. Иначе он просто не смог бы работать.

Теперь же, войдя в мастерскую, он застыл на месте, пораженный. В комнате царил фантастический бедлам[1]. Именно бедлам, потому что при виде разбросанных инструментов, химических препаратов, рисунков и картин представлялась неуправляемая толпа буйных сумасшедших, которую оставили без присмотра.

Осторожно ступая, Старыгин подошел к телефону и снял трубку. Гудок был. Он еще раз оглядел комнату и набрал номер заместителя директора по безопасности – Легова. Трубку долго никто не брал, так что Старыгин малодушно обрадовался. Он недолюбливал Легова, они не раз с ним сталкивались. Однажды Легов напрямую обвинил его в преступлении. Тогда все обошлось, но то дело стоило Старыгину много нервов и седых волос[2].

Наконец послышался запыхавшийся голос Легова.

– Евгений Иванович, это Старыгин. Пожалуйста, зайдите ко мне.

– Да что ты, Дмитрий Алексеич, выдумал! – недовольно закричал Легов. – У нас ЧП, некогда мне по этажам бегать!

Панибратское «ты» вовсе не означало того, что Легов испытывает к Старыгину дружеские чувства, Легов, будучи зол, «тыкал» всем сотрудникам, исключая, конечно, начальство. Судя по голосу, сейчас Легов был не просто зол, а серьезно озабочен и рассержен по вполне определенной причине. Да он и сам сказал, что в Эрмитаже случилось что-то серьезное. Но Дмитрий Алексеевич, в принципе, был не робкого десятка, просто не любил скандалов, сейчас же ему Легов был действительно необходим.

– Пришлите кого-нибудь из своих людей потолковее, – твердо сказал Старыгин, упорно называя Легова на «вы», так он безуспешно пытался его перевоспитать, – но лучше сами зайдите. Это срочно.

Легов понял по его тону, что дело и вправду важное, однако пробурчал что-то недовольно и отключился.

Старыгин снова огляделся. Теперь, когда он пробыл в комнате достаточное время, беспорядок не резал глаз, и он смог подсчитать потери. В работе у него было три картины, самая ценная – неизвестного итальянского мастера флорентийской школы «Мадонна с младенцем и Иоанном Крестителем». Картина датировалась первой половиной шестнадцатого века и была в весьма плачевном состоянии. Именно с ней Старыгин собирался работать долго и тщательно. Неужели ее украли? Но нет, вон выглядывает из вороха бумаг головка младенца и материнская рука, нежно ее поддерживающая.