Проклятие десятой могилы - [27]

А может, все-таки католичка.

— Живет там, как хренова хозяйка. А я теперь удобреньицем служу! Знаю, о чем вы подумали. — Она наклонилась ко мне. — Но это не просто выражение. Я в буквальном смысле удобряю ромашки!

Я решила, пока есть шанс, передать полученную информацию:

— Это сделала ваша сестра.

Было бы огромным преуменьшением сказать, что Гусман засомневался в моих способностях. Его лицо приняло настолько ехидное и насмешливое выражение, что отвалилась бы и ржавчина с какой-нибудь трубы.

— Она засадила мой труп тоннами ромашек!

— И закопала вашу жену у вас на заднем дворе.

— Так она хотела посмеяться напоследок, как будто ее лишили такого шанса. Алле! Я уже покойница! Но нет же, этого ей мало! Не могла она оставить все, как есть. Ей позарез надо было выразить свое последние «пошла ты на хрен»!

— Ваша сестра, после того как переехала к вам, случайно, не посадила в саду ромашки?

Естественно, я привлекла внимание агента, однако при упоминании о ромашках его лицо приобрело вовсе не то выражение, на которое я рассчитывала. Черты не озарились пониманием. Вместо этого Гусман густо побагровел. Никогда в жизни я не видела, чтобы человек был такого цвета, и стала прикидывать, смогу ли сфоткать его, чтобы он не заметил. Исключительно из научного интереса.

— Это абсолютно неприемлемо, — процедил агент сквозь стиснутые зубы.

— Вот видите! — взвизгнула женщина и показала на него ножом. — Он. Никогда. Никого. Не слушает.

— Агент Гусман… — начала я.

— Ой, не утруждайтесь! — перебила его жена. — Не станет он вас слушать. Он самый упрямый, самый упертый трекнит на всем белом свете.

Я прошерстила весь свой обширный словарный запас и не нашла ни единого совпадения.

— А что такое трекнит?

Женщина раздраженно вздохнула:

— Это наше с ним словечко. Луи клялся, что я назвала его так на нашем первом свидании. Лично я ничего такого не помню. В тот день я порядком нализалась и, видимо, хотела обозвать его кретином. А получилось «трекнит». Вот и прижилось.

Она стала объяснять, как пользовалась этим понятным только двоим словом, когда нужно было на людях намекнуть мужу, что его упертость опять поднимает свою упертую голову. А я в это время исподтишка косилась на Гусмана.

Как только слово прозвучало вслух, он заметно побледнел. Жаль. Багровый оттенок мне нравился больше. Зато до Гусмана начинало доходить.

Я глянула на Кит:

— Можно нам на минутку остаться наедине?

— Ни за какие коврижки. — Словно готовясь заняться настоящим делом, она отодвинула кофе в сторону. — Это мой любимый этап.

— У вас есть любимый этап? — Я и не знала, что мы так часто вместе работали, чтобы у нее появился любимый этап.

— Конечно! Пару минут вы разговариваете сама с собой, ведете переговоры с воздухом, уговариваете и упрашиваете, иногда умоляете, а потом выдаете нечто такое, от чего взрывается мозг. Направляете нас туда, куда мы бы и не подумали пойти. И вдруг, как по волшебству, любое текущее дело раскрывается. Так что нет, дорогуша, я такое не пропущу даже за досрочный выход на пенсию.

— А теперь, — продолжала Мэнди, заново входя в раж, — он будет сидеть и делать вид, будто не знает, что я здесь. Как всегда. У него на первом месте что угодно и кто угодно, только не я. Требовать у него внимания — все равно что выдирать зубы из пасти льва. Я ему даже ножом по физиономии съездила!

Я тут же повернулась к Мэнди.

— Вы пытались ударить его ножом по лицу?

— Не пыталась, — помахала она указательным пальцем. А у этой барышни смелости хоть отбавляй. — Била. Много раз. — Она взглянула на свой нож. — Это штука такая же бесполезная, как и в тот день, когда я взяла ее в руки. Я пыталась засадить нож Син промеж глаз, но ничего не вышло. Зато я ранила ее в плечо.

— Оно и понятно. Вас же чем-то накачали.

— Вот-вот.

— Будь вы в здравом уме, обязательно бы прицелились получше и попали ей в лицо. Много раз.

— Думаете? — фыркнула женщина.

Я утешительно похлопала ее по спине.

— Уверена. Ее лицо превратилось бы в дуршлаг.

— Спасибочки.

— Ну как? Продвигаетесь? — спросила Кит, но я в этот момент заметила реакцию Гусмана.

— Мэнди всегда говорила, что всадит мне нож в лоб, если я не буду обращать на нее внимания. У нас это даже стало шуткой.

Я подумывала сказать ему, что время шуток давно прошло, но Гусману не стоило знать, что жена тыкала ему в лицо ножом. Причем не раз. Слава богу, нож был таким же нематериальным, как и она сама.

— Послушайте, — сказал агент намного спокойнее, — моей сестры тогда даже в городе не было.

— Идеальное алиби, — вставила Мэнди. — Никто и не думал его проверять. Серьезно. Она никогда не была в списке подозреваемых.

Я уставилась на Гусмана:

— А вы проверяли? Ну так, на всякий случай.

— Нет, конечно. Зачем мне проверять алиби собственной сестры?

— Достал, — процедила Мэнди и нырнула прямо в мужа.

Само собой, она пролетела насквозь, но сразу же принялась кричать, пинаться и протыкать Гусмана ножом. Мне на его месте было бы очень больно.

— Миссис Гусман! — крикнула я, пытаясь до нее достучаться. — Вы должны дать ему время. Принять такое нелегко.

Мэнди прекратила попытки проделать дырку в пищеводе мужа и сдула со лба челку.