Проклятая сабля крымского хана - [87]

— Все сабля проклятая, — сказал Акинфий зятю, коротая время в своем особняке неподалеку от Мойки (в нем такая же роскошь, как и в тульском: стены крыты дорогим штофом, люстры из горного хрусталя сверкают всеми цветами радуги, пол устлан персидскими коврами). — Не послушал я в свое время старьевщика, приобрел вещицу — и теперь через нее несчастья терплю.

— Почему же вы от нее не избавились? — удивился зять, почему-то с опаской глядя на портрет Никиты Демидова кисти известного художника. И удалось же живописцу так изобразить зачинателя дела демидовского, будто икону для храма писал. В какой угол ни отойдешь — всюду глаза черные Никитины за тобой следят. Акинфий махнул рукой, словно рубанул воздух:

— Да нет ее в тульском доме, Пальцов в лесу спрятал. Только все равно я ее хозяин. Вот если бы кто другой нашел ее и себе забрал… Спаслись бы мы и богатство наше спасли.

— Невозможно это, — вздыхал зять. — Пальцову тоже из Петербурга выбираться не велено.

Они вздохнули, словно покоряясь судьбе, и как гром среди ясного неба прозвучало разрешение Акинфию отправляться на заводы. Следствие было прекращено. Алексей Игнатьев (либо сам испугался — ну кто он против Демидова? — либо пригрозили) скрылся в неизвестном направлении, и Демидов снова почувствовал себя свободным. Сабля исчезла из его дома — и забрала с собой бесовскую силу, которая чуть не привела его на виселицу. Без нее все окончилось благополучно. В дом, правда, зашли, но потайную дверцу не искали, поэтому покинули его не солоно хлебавши — и на том все закончилось. Приказав немедленно заложить карету, он накинул медвежью шубу и решил ехать сначала в Тулу, отыскать тайник Пальцова и, достав саблю, распилить ее на части, а дорогие каменья вытащить и использовать для других украшений. Только в этом он видел свое спасение. Как ни жаль саблю, а разоряться не хочется. И так придется соображать, кому оставить наследство… Нынче пошла такая молодежь… Ей бы все прогуливать, родительское добро проматывать… Если еще и сабля им в этом поможет — пойдут прахом и его труды, и отца, и братьев. Когда карета была готова, Акинфий приказал кучеру гнать что есть мочи. Только приехал в Тулу, первым делом не домой отправился — в лес. Сугробы намело, как назло, по шею, холодный пронизывающий ветер бросал в лицо ледяные крошки, и если бы не покривившийся крест из двух веточек, чудом не унесенный ветром, никогда бы ему не найти тайник. Руками в толстых овчинных рукавицах Демидов стал разгребать снег, мерзлые комья земли. Почва плохо поддавалась, метель наметала новые сугробы, а на расчищенном месте не было и следа тайника. Может быть, Пальцов что-то напутал, не туда воткнул крест? Спросить об этом своего шурина он сейчас не мог: тот еще находился в дороге. Сгоняя с лица снежных пчел, жаливших, словно живые, Акинфий вздохнул и, переваливаясь, утиным шагом направился к дороге, где его ждал обеспокоенный кучер.

— Долгонько же вы блуждали! — сказал он, увидев хозяина. — Я уж хотел за вами итить.

Демидов махнул покрасневшей рукой и прохрипел:

— Домой гони!

Только через неделю ему удалось увидеть шурина. Семен, обрадованный тем, что следствие закончилось, жадно пил чай с пряниками и божился, что закопал все в корнях большой сосны. Да, сосен в лесу многовато, поэтому воткнул он крест в тайник. Демидов утверждал, что под крестом ничего не было, и Пальцов, с раскрасневшимися веснушчатыми щеками, чмокал толстыми губами и каялся:

— И верно, Акинфий Никитич! Погоню за собой услышал, не хотел, чтобы они про тайник узнали. Мог и крест воткнуть не туда. Вы уж не серчайте. Вот сугробы растают — вместе пойдем и отыщем вашу саблю.

— Открыл-таки футляр! — пробурчал Акинфий, скаля ровные литые зубы. Шурин гримасничал:

— Должен же я был знать, какое добро спасаю! Получается, зря: не зашла проверка в дом, почему — неведомо. Только будьте покойные: себе ну ничегошеньки не взял. Сабля, конечно, красоты неописуемой, да только это ваше добро. К чему мне красть у своего добродетеля, который и в люди вывел, и денежки зарабатывать научил?

Акинфий фыркнул, как недовольная лошадь.

— Это хорошо, что ты понимаешь, — неожиданно мягко сказал он. — Что ж, до весны подождем. Чай, не за горами.

* * *

Но и весной найти ничего не удалось. Семен узнал сосну-великаншу с огромными корнями, нашел остатки ямы, которую рыл своими руками, но там ничего не было. Может быть, тайник осенью разрыли дикие звери и разнесли бумаги по лесу, а саблю… А саблю мог утащить разбойничий люд, в изобилии наводнивший леса. Понимая, что никогда больше не увидит сокровище, Демидов поймал себя на мысли, что не очень-то и опечален этой потерей. Сабля оказалась действительно проклятой — как его и предупреждал старик-старьевщик. Зачем ему неприятности? Он известный промышленник, самый богатый в стране… Положение его уже непрочно благодаря завистникам и фискалам. Надолго ли оставили его следователи? Что, если они вернутся и отыщут кладовые с неучтенным добром, а потом, чего доброго, доберутся и до башни в Невьянске… А в башне той крепостные, жившие хуже зверья всякого (вонь, испарения, сырость, духота), фальшивую монету из серебра чеканили. Некоторых в кандалы заковывали, чтобы не сбежали ненароком — хотя как сбежишь? За дверьми дозорные не дремлют… Конечно, Демидов и на сей счет распоряжения сделал — вдруг пронюхает враг какой… Хитрое приспособление соорудили: от плотины, которая неподалеку находилась, при подкачке вода шла в подземелья, могла затопить их в считаные минуты. Что Акинфию Никитичу было до гибели людей, умножавших его богатство! Они для него никогда не существовали. От башни мысли снова перескочили к сабле, к ее бывшим хозяевам. Несомненно, они чем-то напоминали его, ни во что не ставили человеческую жизнь… Такие и должны владеть саблей. Но и у них есть уязвимые места… Тяжело вздохнув, он топнул ногой и поспешил в добротный дом, где его ждали сытный обед, теплая постель и черноглазая податливая служанка. Разумеется, могущественный заводчик не знал, что через двенадцать лет вернется в родной город, его словно потянет туда, где прошли его детство и юность, где, может быть, в лесных дебрях еще хранилась ханская сабля, что по дороге повстречает старичка — по виду откуда-то с востока, который и напророчит Акинфию скорую смерть и распад его империи — все как расплата за то, что когда-то взял не свое. Тогда Демидов только посмеется над ним, но на обратном пути из Тулы он, никогда прежде не жаловавшийся на здоровье, вдруг серьезно занеможет и к концу лета умрет. Империю после его смерти поделят наследники, не питавшие к занятиям отца и деда никакого интереса, и начнут понемногу проматывать добро, а шикарный особняк, в кладовых которого когда-то хранилась сабля, к сожалению, почти полностью погибнет во время огромного пожара 1779 года.