Проклятая комната - [7]

— Хорошо! Поторопитесь!

Откланявшись, Берил и Гук быстро удалились исполнять приказание.

Тем же вечером длинный караван повозок, нагруженных сундуками и кухонной утварью, отбыл из замка Воллор в направлении замка Монгерль. Караван возглавлял Франсуа с супругой, за ними тянулась челядь.

Альбери уколола палец штопальной иглой и в сердцах чуть было не выругалась. Рядом с ней, мягко откинувшись в кресле, погруженная в свои мысли, вышивала Антуанетта де Шазерон. Ни за что на свете молодая женщина не нарушила бы молчания. Альбери не стремилась заводить разговор с владелицей замка, хотя и находила в ней нечто привлекательное и симпатичное. Раз и навсегда она возненавидела все, что касалось Франсуа де Шазерона, но тем не менее все пятнадцать лет добросовестно выполняла свою работу. Она прятала от всех свой смех, для всех у нее было непроницаемое лицо, на котором уничтожающей иронией поблескивали стальные глаза. Этим она защищалась от вожделения мужчин. Впрочем, последние совсем не интересовали ее. Как и ее бабушка, она лучше находила общий язык с волками, нежели с людьми.

— Я жду ребенка.

Альбери не сразу среагировала на вялую, застенчивую интонацию Антуанетты. И только когда та, слегка прокашлявшись, повторила, Альбери подняла голову, а сердце ее учащенно забилось.

— В самом деле? — произнесла она.

— Во всяком случае, я так думаю, — добавила Антуанетта, прикусив губку и уже сожалея о вырвавшемся признании.

Временами Альбери внушала ей необъяснимый страх. Правда, она хорошо заведовала хозяйством замка Монгерль, и нельзя было сказать ничего плохого ни о ее работе, ни об услужливости за ту неделю, что они жили в замке. Антуанетта не раз пыталась пробить стену ее сдержанности, но натыкалась лишь на обычную учтивость, не допускающую сближения. Нечего и говорить, что Альбери всякий раз удалялась, как только Франсуа входил в комнату, где она находилась.

— Наш сеньор, должно быть, очень радуется такой новости, — вежливо предположила Альбери, похолодевшими пальцами воткнув иголку в подушечку.

— Он еще ничего не знает. Он так раздражен этими последними событиями, что я не решаюсь ему сказать.

— Вы осмотрительны.

Тон ее голоса был сухой, очень сухой.

— Вы так считаете?

Что-то паническое набежало на ее чело, и Альбери тотчас пожалела о своих словах. Участливо улыбнувшись, она поспешила исправиться:

— Оба вы пережили бурю, и, может быть, ваши недомогания вызваны переживаниями от вполне понятного волнения. А тут еще заботы о несчастных, оставшихся без крова. По-моему, лучше немного выждать.

Антуанетта какое-то время молча смотрела на нее, потом кивнула. Да, об этом она и не подумала.

— Возможно, вы и правы. Благоразумнее будет подождать, прежде чем утверждать… Мне так хочется подарить ему сына…

Альбери подавила в себе раздражение. Ей неприятно было выслушивать сетования этой женщины. Если произойдет выкидыш, то вина ляжет на ее мужа как расплата за его жестокость, надменность, самодовольство. Ведь на нем висит проклятие, и она мизинцем не пошевельнет, чтобы отвратить его.

Давно уже ее родные ждали дня отмщения за отца, убитого по приказу Франсуа, за разбитую семью, вынужденную жить, таясь от всех.

Альбери с трудом сглотнула слюну — от сдерживаемого гнева сжало горло. Нет, Антуанетта не виновата в произошедшей трагедии, она даже не знает, что случилось пятнадцать лет назад, так как замужем она всего три месяца. А вот муж ее Франсуа не дождется наследника.

Альбери посчитала, что сейчас самое время уйти. Ее уход сойдет за проявление стыдливости. Положив свое шитье на стоящий рядом табурет, она вышла из комнаты — сердце ее и душа были глухи как никогда.

Через мгновение возникло неодолимое желание убежать далеко, очень далеко от этих стен, в которых она задыхалась, от обязанностей экономки при Гуке, от почтительности солдат и местных жителей, на которую ей давали право его имя и титул. Она вынуждена была прижаться спиной к стене, почти вдавиться в нее, после того как закрыла за собой тяжелую дверь. Запрокинув голову, она учащенно дышала. В двадцать шесть лет она уже чувствовала себя старухой, уставшей от жизни.

И тут до нее дошло, что не ярость тому причиной. Просто этой ночью будет полнолуние.

От слез щипало глаза. Ей хорошо были известны скрытая боль, появляющаяся во всех членах, животная злоба, постепенно, за несколько часов овладевающая ею, жажда вкуса крови во рту. Скоро это начнется. Сперва с живота, который покроется шерстью, потом шерсть появится на ногах и руках. Затем ей станет плохо, плохо до такой степени, что захочется выть, потому что ее тело начнет скручиваться, вытягиваться, изменяться до тех пор, пока в нем не останется ничего человеческого. И все же она не забудет, кем была и для чего все это.

Альбери сильнее уцепилась ногтями за камень и успокоилась. Итак, превратившись в волчицу, она воссоединится с родными. А это самое главное.

Гук де ла Фэ стоял у окна. Глаза его были печальны. Солнце медленно опускалось за замок, оставляя за собой краснеющее зеркало пруда, возле которого мирно паслись овцы и коровы. В последние недели он много помогал Берилу и его людям и почти забыл, что ожидало его этой ночью, как и во все полнолунные ночи за последние тринадцать лет. Тринадцать лет уже прошло со времени, как он открыл страшную тайну Монгерля и молчал о ней.