Прокаженные - [49]

В середине января я послала отчаянную телеграмму на домашний адрес Берия и просила приема.

Раздраженный моими поступками Брауде кричал: "Дуреха! Тебя арестуют. Ты лезешь в огонь". Но голос благоразумия до меня уже не доходил.

Через два дня после того, как я отправила телеграмму на имя Берия, рано утром позвонил телефон. Мужской голос произносит мое имя, и потом отчетливо говорит:

– Звонят из МГБ. Вам назначен сегодня прием. Придете в 12 часов вечера. Пропуск будет в приемной. Не забудьте документы.

Нас с Меером охватило сильное волнение. Наконец-то добрались до него. Что-то будет?

В тот день Меер вернулся с работы рано. Он не может скрыть волнения; утренний телефонный звонок его напугал.

– Может быть, прав Брауде, и тебе не нужно лезть в огонь, – удрученно говорит он.

За два часа до назначенного приема мы с Меером вышли из дому. Около часа мы молча ходили взад и вперед по Петровке. Было очень холодно. В половине двенадцатого Меер вдруг зашел в какой-то ресторан и вышел оттуда с откупоренной четвертинкой водки. Я удивилась, так как ни Меер, ни отец, ни остальные братья в жизни не пили водку. Он отпил почти половину и стал настаивать, чтобы и я выпила тоже. Я отпила несколько глотков. Вероятно, так он хотел заглушить свою тревогу и немного подбодрить меня.

Без десяти минут двенадцать на углу Кузнецкого моста он крепко обнял меня и улыбнулся.

Я вошла в приемную МГБ, Меер остался ждать на улице.

Меня встретил какой-то высокий тип в черной сорочке и черных брюках, заправленных в высокие сапоги. Встретил, как знакомую. Длинными коридорами он повел меня в главное здание, потом ввел в большой кабинет на втором этаже, где на полу лежал темный ковер. Вокруг большого круглого стола стояли глубокие темные кожаные кресла; на окнах и дверях висели тяжелые шторы. "Тип" был не похож ни на русского, ни на грузина, ни на армянина. У него было широкое плоское лицо с маленькими чуть раскосыми глазками; я подумала, что он, вероятно, осетин. Он любезно помогает мне снять шубу, просит устраиваться в кресле.

Из-за штор вдруг бесшумно появился второй "тип". Видимо, этот рангом повыше первого, потому что при его появлении тот сразу почтительно отошел и стоял молча.

Второй "тип" похож на армянина. Он подошел, улыбаясь, взглянул на часы и сказал очень дружелюбно:

– Фани Давидовна, сейчас начало первого. Вам придется немного подождать. Лаврентий Павлович занят.

Потом оба уходят так же бесшумно.

Стараясь подавить дрожь в коленях, я крепко ухватилась за ручки кресла. Эта дрожь началась у меня, как только тот "осетин" повел меня по коридорам. Я забыла все приготовленные фразы, все соображения, которые собиралась изложить. Я не помню, что я сама долго и упорно добивалась войти сюда, я теперь переживаю ощущения Герцеля, когда его, в ту роковую для нашей семьи ночь 25 апреля 1938 года, вырвали из жизни и впервые ввели в это здание.

С тех пор прошло уже два года и десять месяцев. Сколько энергии, сколько душевных и физических сил испепелено на то, чтобы узнать – где он и что с ним. И даже сейчас я знаю не больше того, что знала в страшное апрельское утро 1938 года.

А теперь я сижу в этом до жути безмолвном кабинете, где-то в двух шагах от того, кто после "отца и учителя" является властелином миллионов человеческих судеб и от которого зависит дальнейшее земное существование не только Герцеля, но и всей нашей семьи. Найду ли я слова убеждения или сумею лишь умолять и рыдать…

Умолять и рыдать?.. Перед кем?

Я кажусь себе жалкой и смешной… В памяти мелькают примеры его бесчеловечного обращения с людьми, даже близкими… Вспоминаю красавицу Т. С., которую я в последний раз видела в конце 1937 года у моей близкой подруги и ее родственницы – Александры Т.

Мы с Александрой сидели в ее полуосвещенной спальне и тихо разговаривали о ее муже – молодом и гордом абхазце, которого взяли месяц назад. В домашнем халате, непричесанная и взволнованная, в комнату вошла Т. С., жившая недалеко от Александры. Два дня тому назад взяли ее мужа – известного в городе инженера. Между тем люди знали, что Т. С. находилась в интимных отношениях с Л. Берия, который в то время был окружен необычайно романтическим ореолом любителя и покровителя поэзии, искусств и наук.

Т. С. подробно рассказала нам все перипетии, связанные с арестом ее мужа, в котором она винила исключительно начальника НКВД Гоглидзе. Она была уверена, что Гоглидзе еще "поплатится за это". Она даже велела арестовавшим ее мужа гебешникам передать Гоглидзе: "За что вы взяли моего мужа? Не за то ли, что я любила хозяина?". Она была уверена, что любовь к "хозяину" поможет ей "проучить" Гоглидзе.

Но Л. Берия не внял слезам своей "любимой", и через несколько дней сама Т. С. последовала за мужем.

Не могу забыть известного писателя и замечательного человека, Николо Мицишвили. В начале 30-х годов он вернулся из Парижа, где после советизации Грузии находился в эмиграции. В Тбилиси он женился на молодой женщине, известной своей красотой. В самом разгаре арестов грузинских писателей в конце 1937 года, на каком-то банкете среди литераторов, ему не понравилось слишком фамильярное обращение Лаврентия Берия с его женой. Он метнул в сторону Берия негодующий взгляд, встал из-за стола, взял жену под руку и вместе с нею демонстративно покинул банкет.