Производство пространства - [70]
Интересно не столько восстановить восприятие, отличное от восприятия западного и не менее актуальное (то есть лишь косвенно относящееся к антропологии и, безусловно, не имеющее отношения к этнологии), сколько вывести из него систему координат. Как ни парадоксально, религиозно-политическое пространство на протяжении тысячелетий сохраняло устойчивость, поскольку изначально было рациональным. Если обозначить буквой G (глобальный) самую широкую ступень, «публичное» – храмы, дворцы, политические и административные здания; буквой P «приватное», жилье и его места, дома и квартиры; и, наконец, буквой М маршруты, места переходные и торговые, то мы получим начальную схему: G – M–P, со следующим расположением:
С дескриптивной точки зрения «приватное», Р, включает в себя четко выделенные единицы: вход, порог, место для приема гостей и место семейной жизни, затем места уединенные, спальни. В каждом месте также есть вход, центральная точка, укромный угол. Уровень М включает проспекты и площади, средние улицы, узкие проходы, ведущие к домам. Уровень G распадается на открытые залы и резиденции различных институций, на общедоступные маршруты, места, отведенные высокопоставленным людям, священникам, государям и вождям. И так далее для каждого элемента целого. Каждое из таких мест на всех уровнях обладает отличительными чертами: закрытое или открытое, низкое или высокое, симметричное или асимметричное.
А теперь вновь дадим слово восточному философу, он распаляется все сильнее: он не проповедует, а обвиняет, произносит прокурорскую речь против Западной Европы: «Ваши улицы, ваши площади и проспекты носят смешные названия, никак не связанные ни с ними, ни с людьми, ни с предметами. Много имен генералов и названий битв. Никакой связи между означающими и означаемыми. В ваших городах разумное пространство разбито вдребезги. Система координат, которую вам предлагают и которая разработана на ваш лад, покрывает все лучшее, что Запад нашел в этой сфере. На чем она основана? На группе трансформаций, на единой структуре. Один из великих ваших ученых наконец заметил, что сложные пространства в виде решетки, полурешетки, сетки на практике имеют превосходство над пространствами упрощенными, деревьями, прямоугольными контурами. Эта система координат показывает почему. Вам сейчас дают единую конкретную логику, логику смысла. Примите этот дар. Примите гипотезу о едином дискурсе, одновременно теоретическом и практическом, повседневном и не бытовом, ментальном и социальном, архитектурном и урбанистическом. Как ваши предки – я имею в виду греков, а не галлов! Такой дискурс будет не обозначать город: это будет дискурс самого города. Взятый из абсолюта? Почему нет? Живой, а не смертный, как знаки, которыми вы пользуетесь. Расшифрованный? Нет, лучше: порожденный!»
Возражение: «Не спешите! Вы считаете, что Восток с незапамятных времен владеет тайной, которую Запад утратил или которой никогда не имел, – тайной взаимосвязи между тем, что делают люди, живущие в обществе, и тем, что они говорят. Значит, по-вашему, Востоку известна эта жизненно важная связь, это согласие между религиозным, политическим и социальным, а Запад ее убил, потому что пользовался знаками и анализом. Короче говоря, вы бы хотели, чтобы мы на основании вашего опыта и ваших мыслей определили некое подобие того, что Э. Панофский применительно к Средневековью называет modus operandi, порождающим одновременно образ жизни, пространство, памятники, идеи, цивилизацию. Вы предлагаете систему координат, глубинную структуру, которая имплицирует и эксплицирует локусы, их наполнение, перемещения жителей и чуть ли не их жесты. Позвольте вам заметить, что выстроить такую систему координат крайне сложно. Возьмем пространство Gg; оно замкнуто, расположено на верхнем уровне, симметрично; оно отличается от пространства Gm, открытого, расположенного на верхнем уровне, симметричного, и от пространства Gp, замкнутого, расположенного уровнем ниже и асимметричного. И так далее. Комбинировать их очень тяжело и неудобно, даже на компьютере. Уверены ли вы, что эта сетка отвечает конкретной реальности, например какому-нибудь храму в Киото, где одна часть предназначена для публики, другая для ритуалов, а третья отводится для священнослужителей и созерцателей? Согласен, ваша схема учитывает нечто важное: различие в повторении. Ваш пример с садом несет в себе глубокий смысл. Сад в разных контекстах всегда один и тот же и всегда разный: это может быть королевский парк, божественное и недоступное место; или доступное для всех окружение святилища; или место публичных празднеств; или место “приватного” одиночества, созерцания; или переходное место. Этот чудесный сад – всегда микрокосм, символическое произведение искусства, локус и одновременно объект; он обладает различными “функциями”, которые никогда не являются собственно функциями. У вас он исключает оппозицию “природа – культура”, которая губит Запад; сад демонстрирует собой освоение природы; он весь природа, символ макрокосма, и весь культура, проекция образа жизни. Отлично. Но не будем впадать в манию аналогий; у вас есть, как у нас говорится, рациональная идея. Какая? Вы хотите, чтобы пространство осмыслялось как дискурс? Дискурс распадется на атомы, единицы значения, комнаты, дом (включая сад), улицу и т. д., как на шахматной доске. Городское пространство будет подобно письму, обусловленному социальным употреблением. Вот что смущает в вашем, абстрактном и вместе с тем конкретном пространстве: это пространство Власти. То, что его предполагает, и то, что в нем предполагается, – это Божественное и Имперское, знание и власть в их единстве или смешении. И вы хотите ввести это на Западе? Нам трудно согласиться с тем, чтобы политическая власть производила пространство и время. Такое, если пользоваться западной терминологией, ультрагегельянство весьма красиво, но неприемлемо. Государство? Для нас оно не является, уже не является и никогда больше не будет являться единством Мудрости и Власти. Есть опасность, что ваша схема станет ужасающим орудием господства. Вы стараетесь научно формализовать ее на западный манер, а мы, люди Запада, легко можем увидеть в ней определение авторитарного пространственно-временного целого!»
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Лешек Колаковский (1927-2009) философ, историк философии, занимающийся также философией культуры и религии и историей идеи. Профессор Варшавского университета, уволенный в 1968 г. и принужденный к эмиграции. Преподавал в McGill University в Монреале, в University of California в Беркли, в Йельском университете в Нью-Хевен, в Чикагском университете. С 1970 года живет и работает в Оксфорде. Является членом нескольких европейских и американских академий и лауреатом многочисленных премий (Friedenpreis des Deutschen Buchhandels, Praemium Erasmianum, Jefferson Award, премии Польского ПЕН-клуба, Prix Tocqueville). В книгу вошли его работы литературного характера: цикл эссе на библейские темы "Семнадцать "или"", эссе "О справедливости", "О терпимости" и др.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Что такое событие?» — этот вопрос не так прост, каким кажется. Событие есть то, что «случается», что нельзя спланировать, предсказать, заранее оценить; то, что не укладывается в голову, застает врасплох, сколько ни готовься к нему. Событие является своего рода революцией, разрывающей историю, будь то история страны, история частной жизни или же история смысла. Событие не есть «что-то» определенное, оно не укладывается в категории времени, места, возможности, и тем важнее понять, что же это такое. Тема «события» становится одной из центральных тем в континентальной философии XX–XXI века, века, столь богатого событиями. Книга «Авантюра времени» одного из ведущих современных французских философов-феноменологов Клода Романо — своеобразное введение в его философию, которую сам автор называет «феноменологией события».