Происшествие - [36]

— В этот день произошло ограбление квартиры Рогожиных, что напротив квартиры Русаковых.

— Уж не хотите ли сказать, что я ограбил эту квартиру? — вызывающе спросил Шаров.

— Хочу. Ключ от нее вам дала Русакова.

— Вранье. Я честный человек.

— Вы какой номер ботинок носите?

— Сорок третий. Хотите мне что-нибудь предложить?

— Не паясничайте. — Она сняла трубку телефона, набрала номер. — Петров! Выясни в химчистке возле парикмахерской, какие вещи сдавал гражданин Шаров пятого сентября.

— Я без квитанции сдавал, меня там знают.

— Кому? — холодно спросила Кузьмичева.

— Не знаю, как ее зовут. Приемщица причесывается у меня. Может побояться сказать, что приняла без квитанции.

Ефросинья Викентьевна снова сняла трубку.

— Петров! Ты еще не уехал? Возможно, что вещи сдавались без квитанции. Так что там было, Шаров?

Шаров нахмурившись сказал:

— Костюм, пальто.

— Костюм и пальто, — повторила Кузьмичева в трубку.

— Так вот, Русакова, — проговорила Ефросинья Викентьевна. — Шаров не отрицает, что в день ограбления, пятого сентября, он заходил к вам утром.

— Ну и что?

— Зачем он мог прийти к вам, если знал, что в это время вы были на работе?

— Откуда я знаю?

— Вы что, поссорились?

— Почему вы так решили?

— Ну после этого случая он перестал провожать вас, бывать у вас.

— Просто так.

— А как к нему попал ваш портфель?

— Какой еще портфель?

— Ну с которым он вышел из подъезда.

— А почему вы решили, что это мой портфель?

— А сапожник Федор Абрамович опознал его.

— Не знаю я ничего… Я на работе в тот день была… Откуда я знаю…

— Но ключ-то у Назаровой вы брали.

Марьяна вдруг разрыдалась. Слезы черными полосами потекли по щекам. Она терла тыльной стороной руки глаза, вздрагивала всем телом.

— Утрите глаза… У вас есть платок?

Марьяна достала из сумки платок. Кузьмичева налила ей в стакан воды. И вспомнила, как так же вот однажды допрашивала женщину, та рыдала, а воду, которую Ефросинья Викентьевна ей дала, выплеснула ей в лицо. Она поежилась от неприятного этого воспоминания. Затем сказала:

— Шаров без вашей помощи не смог бы войти в квартиру. Но был там именно он. Остался след его ботинок, и билет он обронил на электричку. Его видели, когда он выходил после кражи. Он утверждает, что в портфеле были вещи, которые он потом сдал в чистку, но он ничего не сдавал. Как вы думаете, почему он говорит неправду?

— Откуда я знаю, — Марьяна сидела, опустив низко голову.

— Вы ушли на работу, а он остался в вашей квартире… Потом открыл дверь Рогожиных… Взял иконы, деньги, сложил в ваш портфель, оставил у вас дома ключ от квартиры Рогожиных, который вы вечером отнесли Назаровой и положили на место.

— Но я ж в квартиру не ходила.

— Ключ-то вы ему дали?

— А что мне за это будет? — Марьяна подняла опухшее, но почему-то похорошевшее от слез лицо.

«Ну, матушка! — в сердцах подумала Кузьмичева о матери Марьяны. — Как она свою жизнь устроила: по заграницам разъезжает, похвальбой перед дочкой красивой жизнью душу ей отравила. Судить надо таких мамушек».

— Зачем вы это сделали, Марьяна? — спросила она.

— Володя познакомил меня с одной иностранкой… Она у него причесывается. А Тонька всем рассказывает, что у родителей иконы четырнадцатого века… Очень редкие. У нее даже фотографии их есть. Она показывала. Мари зовут эту иностранку. Мы с Володей были у нее в гостях. Она говорит: ах, как хочу такие иконы! Уговорите их продать. Ничего не пожалею. Я говорю, мне ничего не надо, и потом, я знаю: не станут они продавать. А потом Володя говорит: «Мари сказала, что если мы достанем ей иконы, то она сделает так, что нам вызов пришлют, как будто у нас за границей родственники, и тогда мы сможем уехать туда». Володя сказал, что он откроет салон… Я сначала не поверила, но Мари подтвердила, что получим вызов. И сказала, что деньги большие даст. Но я знала, что Рогожины не будут продавать. Ну и тогда…

— Что тогда?

— Я же знала, что у тети Шуры есть ключ… И… Ну вот и все… В конце концов Рогожиным эти иконы и не нужны вовсе… Я не знала, что Володя деньги взял, — это, конечно, нехорошо.

— Деньги плохо, а иконы можно?

— Это ж религия. Одни дураки за них держатся или зарятся на них.

— Это государственное богатство. Рогожин завещал их Третьяковской галерее.

— Что же он сразу не отдал?

— Для него это память о родителях. — Кузьмичева помолчала. — Где же теперь иконы, вы знаете? Шаров отдал их иностранке?

Марьяна энергично покачала головой.

— Нет. Он только показал. Мы вообще-то решили, что если они не подойдут ей, потихоньку вернем их Рогожиным обратно.

— Подошли?

Марьяна кивнула.

— Но Володя сказал: пока вызов не получим, не отдадим. Вообще отдадим перед самым отъездом…

— Так где они?

— Он их спрятал на даче… у родственников.

— В Переделкино?

— Он сказал вам?

Кузьмичева промолчала.

— Скажите, пожалуйста, — Марьяна попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкая. — Что мне будет? Меня ведь не арестуют?

Ефросинья Викентьевна сидела, опершись локтями на стол, прислонив сжатую в кулачок ладонь к губам.

— Разве вам плохо жилось, Марьяна? — с горечью спросила она.

— Но мне хотелось жить по-настоящему, — жалобно проговорила девушка. — Знаете, чтоб был большой дом, красивая машина, путешествия… А здесь что: скучная работа, старая квартира, плохая мебель, колготки иногда купить не на что…